Макс Острогин - Бог калибра 58

Я отыскал лопату и закончил. С мрецами. Сначала с тем, что ползал. Затем с тем, что бродил. Кругами бродил, топор в башке торчал, приближаться было опасно, пришлось швыряться.

Повернулся к пацану.

– Ты кто? – спросил я.

– Она… – он снова плюхнулся на землю. – Она их всех утащила… Она утащила…

Он стал рассказывать.

Я не очень хорошо понимал, он бубнил что-то про памятник, сыпал названиями улиц и подземных станций, восклицал что-то, замолкал, затем вообще принялся плакать.

Нервный мальчишка. Никакой дисциплины. Но кое-что я понимал все-таки. История складывалась неприятная. И похожая. У них там тоже клан жил, взрослые, дети, все как полагается. Хорошее место, глубокое, спокойное, от Верхнего Метро далеко. Запасы старые сохранились еще, все очень здорово. Одним словом, Жили не тужили.

А потом у них завелась навка.

– Кто? – не понял я.

– Навка, йома, яга, – непонятно пояснил парень. – Не знаешь, что ли?

Я не знал.

– Она как человек совсем, только не человек На людей охотится. Подходит, разговаривает, смеется, а они за ней куда ей надо идут, что она там с ними делает дальше, не знает никто, только никто людей этих больше не видит. Завелась у нас тоже, но мы сразу не поняли…

Они сразу не поняли. Козы доиться перестали. И волновались, блеяли так жалобно-жалобно. Никто не подумал, что это из-за навки, думали, просто время, как всегда, меняется, зима раньше наступает. И вот однажды отправили коз пастись в трубу, с двумя пастухами, все как полагается, с утра. А к обеду никто и не вернулся. Взрослые пошли в трубу, а там никого. Вот тогда и поняли все. Собрались хорошенько и отправились ее убивать. Три дня назад. Дома остались только совсем маленькие, старуха одна и он, Шнырь. А сегодня он проснулся, и нет никого. А старуха смотрит только, ничего сказать не может…

И они говорят, что у нас в Рыбинске плохо! Да у нас там место отдыха! А они тут живут, как… Как не знаю где. Навки, мерзость какая, в сто раз кикиморы хуже.

И похоже на то, что случилось с Алисой. Так…

– Ты что тут разгуливаешь? – спросила из-за спины Алиса.

Я даже вздрогнул. А пацан этот подскочил и побледнел.

– Я… Я…

– Ты, – повторила Алиса злобно. – Ты… Что тут делаешь…

Уставилась. Смотрела, как одуревшая, будто не парень это

мелкий, а снеговик оживший. Головой качала, как щен на солнце.

А пацан этот, наоборот, на меня косился. Всхлипывал, сопли, слезы.

– Ты почему тут ходишь? – спросила Алиса уже по-другому. – Ты почему один ходишь… Как тебя зовут?

Она улыбнулась. Так мило, по-домашнему.

– Ты, кажется… Как тебя зовут?

Алиса протянула руку, хотела погладить по голове.

Мальчишка отпрыгнул.

– Ты чего боишься? – Алиса принялась шарить по карманам. – У меня тут где-то ириска…

– Я не люблю ириски! – выкрикнул парень.

– Ты за нами следил? – сощурился я. – Ты?

– Да… но…

– Удрал, – Алиса достала пыльную конфету. – Удрал… Я тоже часто удирала… Ему тут нельзя, Дэв, он мелкий еще…

Протянула конфету.

– Я не люблю… Не люблю!

– Из дома нельзя сбегать, – сказала Алиса. – Нехорошо.

– Я не сбежал… – еле слышно прошептал парень. – Я…

– Та же история, – сказал я. – Что и у вас. Все погибли.

– Как? – прищурилась Алиса. – А ну, рассказывай.

Шнырь повторил всю историю. Со всхлипываниями, с заиканием, с растиранием соплей. Алиса слушала и хмурела.

– Как это вы коз в трубе пасли? – перебила она. – Интересно. Там же нельзя долго находиться.

– А козы любят, – ответил Шнырь. – И молоко только вкуснее становится и полезнее. И больше его…

– Да? Ну хорошо… Где, ты говоришь?

– Там, – указал парень. – Нет, там…

Он вертел головой, разглядывая одинаково неопрятные здания.

– Не знаю, – сказал он. – Запутался… Я все правильно шел, улицы считал, потом, совсем рядом тут на дохлятину выскочил, они за мной погнались.

– По солнцу умеешь определяться? – строго спросил я.

– Мы по улицам все время ходили…

– По каким?

Шнырь принялся тереть лоб, пытаясь припомнить.

– Ну? – требовательно сказала Алиса.

– Сейчас… Там же всегда таблички… О! Рубеля! Потом еще Левитана! И Сурикова… Вот, мы там всегда и были.

Я поглядел на Алису. Она помотала головой, видимо, улиц Рубеля и Левитана она не помнила.

– Москва большая, – сказал я. – Улиц много.

– Да-да, – подтвердил Шнырь, – Рубеля и Левитана, я оттуда бежал и бежал… Она их утащила, надо помочь, помогите, пожалуйста. Я вам отдам слезы, у нас много слез…

– Тихо! – прикрикнул я на Шныря. – Сиди спокойно. Поможем.

– Спасибо! А то я совсем один… У меня там сестренка…

– Цыц!

Шнырь замолк

– Поговорить надо, – Алиса кивнула в сторону. – Отойдем.

– Будь здесь, – приказал я Шнырю. – Ни с места, понял?! Ни шагу! А то сам тебя прибью!

Пацан кивнул.

Мы отошли чуть. Пацан сидел, похожий на грязного весеннего воробья, разглядывал Папу, пытался гладить его через прутья клетки. Папа не урчал и не противился вообще, сидел спокойно.

– Уходить отсюда надо, – шепнула мне Алиса, когда мы отошли на расстояние.

– Как уходить? – не понял я. – А как же… Надо сходить, посмотреть…

– На что смотреть? Ты у нас не видел, что ли? – спросила она истерично.

– Но все-таки.

– Им не помочь, – сказала она негромко. – Это… Это хуже всего.

– Как это не помочь?

– Так. Это всегда так бывает. Навка… Это. Это оттуда.

Она кивнула на запад.

– Раньше не было, сейчас только. Да и то, думали, что это все сказки. Приходят, влезают в семью, совсем, как люди… Это пацан сказал, что она в трубе завелась, а она между ними завелась.

Я поморщился. Нет, все-таки Гомер прав был. Насчет тутошней жизни. Не жизнь тут. Уходить надо. Дорогу запомнил. Вернусь домой.

– Это так бывает, – рассказывала Алиса. – Кто-то исчезает, ненадолго, на пару дней. Возвращается, говорит, что заблудился. А через месяц люди начинают пропадать. Про трубы детям рассказывают, чтобы они без дела не болтались. Шнырь считает, что это женщина, а это и мужчиной может быть. Кем угодно. Если оно пришло, то все уже. Ты думаешь, почему козы перестали доиться?

– Помочь нельзя?

Алиса пожала плечами.

– Не знаю, – сказала она. – Ты же видел, что у нас было… Скорее всего, они уже все мертвы. Вот тебе и ответы, Дэв.

– Какие ответы?

– Такие. Почему бронедверь открыли. Свой потому что пришел. А мне повезло, я гуляла в то время…

Алиса хмыкнула.

– Они меня все время ругали за то, что я гуляла, а вот… Жизнь мне спасло.

Алиса поежилась.

– А дети? – спросил я.

– А что дети?

Я поглядел на Шныря. Мелкий еще, расти и расти. Тощий, грязный, куртка с дырьями, блох килограмм, наверное.

– А что дети? – нервно повторила Алиса. – Что мы тут можем?

– Зачем ей дети?