Дарья Еремина - Живой проект [СИ]

Бар был полон. Здесь было под две сотни человек, но стояла такая тишина, что я озирался с отвращением, предполагая в собравшихся — глухонемых идиотов. Макс услышал меня. «Слушай, ты, — сказал он, — если многие великие джазмены были неграми, это не значит, что все негры великие джазмены! Может, тебе есть что возразить? Иди сюда и сыграй лучше!» — он протянул мне свой инструмент, но я не умел играть. «Окей, чувак, — ответил я. — Давай договоримся, если через год я сыграю лучше, ты больше никогда не притронешься к саксу». Он согласился…

Джоффри вздохнул, и Михаил увидел сверкнувшую на его полных щеках дорожку слез.

— Макс умер через два месяца. Выступление, на которое я случайно попал, было последним. Он уже был глух на одно ухо, а второе доносило звуки с искажениями, а может их так обрабатывал его мозг. Мне было настолько стыдно, что я так и не решился узнать, чем именно он болел. Мне стыдно и по сей день. Я помню взгляды тех людей в баре, их полные любви и боли глаза, их тянущиеся в попытке поддержать и не способные на это руки. Я слушал его записи и плакал, вспоминая, что посмел сказать ему. Через какое-то время я занял его место в этом баре, но за прошедшие годы сюда не зашел ни один из тех людей, что слушали Макса в тот вечер. С тех пор каждый раз, когда у меня есть выбор, сказать правду или промолчать, я спрашиваю себя: прибавится ли в мире света от твоей никому ненужной честности? — Джоффри облизал губы и кивнул собеседнику, — а твоя правда делает мир светлее?

Его инструмент издал вопль отчаяния, а затем заплакал, как плакал, должно быть, сам Джоффри вместе с ним. Михаил подобрал ноги и сжался под накатывающими стенаниями, но звуки уже владели им и врывались в самое сердце беспрепятственно, раздирая по пути и ткани и нервы. Он чувствовал страдание и слышал крик, что жили в нем и пробивались на волю, и наконец, обретшие свободу и силу, и овладевшие им. Он не находил способа прикрыться от внутренней атаки, карябающей и коверкающей нутро, и когда мужчине показалось, что он слышит чей-то вопль, он действительно его услышал. Крик столь органично дополнил звучащую картину, что Михаил поверил в него как в нечто живущее в эти секунды и в нем самом и в окружающем его мраке.

Ни он и ни Джоффри, ни свет с барной стойки и ни пустая, объятая прохладой и мраком зала вокруг в эти минуты являли собой реальный мир, а тугой и объемный звук музыки вмещал в себя и людей, и пространство, позволяя им принимать или не принимать эту новую реальность, но оставаясь проводником для ведомых и вовлеченных в себя свидетелей. Шли минуты, Михаил казался себе вывернутым наизнанку, нагим… словно с него содрали кожу. И когда спустя целую жизнь отчаяние начало стихать, ритм выровнялся, а звуки снова обрели гармонию, он и пространство вокруг него вздохнули с облегчением. Обнаружив себя все еще дышащим, он поверил, что этой музыке можно доверять.

— Если слезам нужно позволение, чтобы излиться… и уж тем более, если они раз за разом не получают этого позволения, однажды они покидают нас. А вместе с ними нас покидает способность смеяться, потом тихо уходит грусть, а за ними сквозь пальцы утекает радость. Однажды мы перестаем чувствовать и в нашем сердце не находит себе места и не приживается любовь. Еще какое-то время мы существуем по инерции, а потом… либо высыхаем, либо лопаемся, как паровой котел с перекрытым клапаном.

Миш, сегодня ты здесь потому, что я вижу: твои клапаны заварены. И я помню когда и почему это произошло, но тогда это выглядело мальчишеским упрямством, желанием доказать себе и миру, что ты можешь. Сейчас же это выглядит… по-другому. И я признаю: я был неправ. И вместе с тем я вынужден сказать: тебе не встать на ту же ступеньку, что занимал Юрий Николаевич, но тебе это и не нужно. Он был ученым, ты — делец. Его способность представлять и претворять чьи-то давно завернутые и спрятанные в долгий ящик идеи были не более гениальны, чем твоя целеустремленность и самоотдача. И тебе во сто крат сложнее, чем Юрию Николаевичу. Он заслужил репутацию гения и новатора не потому, что обладал выдающимся талантом или умом, а потому что сделал ставку на свою главную способность — использовать правильных людей и развивать своевременные нужды. И он победил, а победителей не судят.

Ты же возложил на себя задачу доказать, что ты достоин своего имени и компании, и оказался значительно сильнее. Ты уже давно и всем все доказал. Если тебе нужны были именно эти слова и это признание, я с радостью дарю тебе их. Хотя и подозреваю, что не я тот человек, от которого ты хотел бы их услышать, — Джоффри бережно провел пальцами по телу инструмента и, вскинув голову, улыбнулся. — Тем не менее, это не отрицает главного: тебе нужно ослабить собственные поводья, дружок. Отпусти себя, пока не поздно. Позволь себе быть просто человеком. Хотя бы иногда. Позволь себе не испытывать стыд за радость не относящуюся к корпоративным победам. И позволь себе хоть иногда всплакнуть… пока еще ты жив.

Джоффри поднес мундштук к губам и бар вновь наполнил бархатистый баритон. Он пробирался к сердцам и они замедлялись, обволакиваемые печалью и скорбью.

Михаил грустил вместе с музыкой, свободный от мыслей и воспоминаний, к которым столь упорно подталкивал его Джоффри. А возможно, он ошибался, полагая так. Возможно, все окружающее: и этот темный пустой зал и эта музыка и слова Джоффри вернутся к нему позже, когда замурованный по собственному желанию президент Live Project Inc. позволит себе вспомнить, что он — человек. Но пока он только впитывал каждый звук, эмоцию и слово, проникаясь и консервируя в себе… на потом. Потому что сейчас его все еще ждали дела.

— Что значит «отказали»? — удивление и уверенность в наличии какой-то ошибки не позволили Михаилу поверить в услышанное.

— Бланк заказа вернулся с пометкой «отказано». Я звонил менеджеру, менеджер без вопросов переключил на директора и тот сказал, что не имеет возможности выполнить наш заказ.

— Но почему?

— Он не объяснил.

Михаил только вернулся домой. Звонок с Арктики-1, откуда ушел заказ на поставку оборудования, необходимого для возобновления проектов Океана-3, застал его врасплох. После проведенного в компании Джоффри времени мир казался чище, а предстоящее разгребание авгиев конюшен — легче. Реальность встретила его жестким и необъяснимым ударом по лбу.

— Вика, соедини меня с директором «Лаварес».

— Выполняю, Михаил.

Через несколько минут Михаил увидел директора управляющей компании «Лаварес». Это был стройный подтянутый мужчина шестидесяти трех лет со светлыми, чуть тронутыми сединой волосами и редкими, но глубокими морщинами. Он не выглядел сонным и, вероятно, ожидал этого звонка. Именно его «Лаварес Пром» уже двадцать лет производила по специально разработанным для «Живого проекта» чертежам оборудование для станций. Именно его «Лаварес Трейд» курировала заказы на поставки. И именно его «Лаварес Логистик» поставляла необходимое оборудование год за годом, с японским профессионализмом и немецкой педантичностью.