Александр Афанасьев - Помни имя своё! [litres]

Как Дагестан стал тем, чем он стал. Он знал это. В Кремле не знали, а он, простой русский офицер в чине подполковника – знал. Все дело было в несправедливости. В Дагестане, как и везде на Кавказе – чувство справедливости было очень острым, все понимали, что это такое, и если по отношению к чужим можно было поступить несправедливо, то по отношению к своим – никогда. Когда развалился СССР – стало мало работы, особенно плохо было в сельском хозяйстве. Сельское население потянулось в город, Махачкала за несколько лет увеличила население в полтора раза. Работы не было и тут. В Дагестане – была очень сложная система власти, система сдержек и противовесов: фактически это было миниатюрное многонациональное государство. За каждым народом – был закреплен какой-то государственный пост, и тот, кто его занимал – обязан был помогать своему народу, этакая система кормления. Они работала… какое-то время, почти все девяностые. Но потом – чиновники просто испортились и гниль – пошла из Москвы. Он, подполковник русской армии говорил об этом совершенно спокойно, с осознанием того, что он говорит – гниль в Дагестан пришла из Москвы. Дагестанские чиновники – часто ездили в Москву на поклон и видели, что русские чиновники – тоже воруют, но в отличие от них – они воруют для себя. Воруют нагло, открыто, никого не стесняясь. А поскольку – путь вниз всегда легче пути вверх – многие из них задались вопросом, а почему и мы не можем воровать для себя.

С этого момента – Дагестан был обречен. Традиционно-патерналистская система общества в Дагестане была обречена. Буквально за несколько лет – Россия создала в Дагестане такой же слой чиновников – паразитов и воров, какие опустошали и саму Россию. Зараза – перескочила с уже больного на еще здорового. Эти чиновники – уже воровали исключительно для себя и опирались не на народ – а на закон, поддерживаемый милицейской и военной силой, на то, что здесь называется «собачья служба». Эти чиновники и нувориши – ощущали себя не частью народа или рода – а частью криминально-коррупционного братства, сложившегося по всей стране, частью общероссийской чиновничьей прослойки. Русские в Дагестане, да и на всем Кавказе – традиционно воспринимались как нейтральная, сдерживающая и защищающая сила – но сейчас они воспринимались как источник заразы, способной разрушать общества и народы. То, что они и сами болели, и их обворовывали еще сильнее – никого не волновало – переносчик чумы тоже всегда и сам ею болеет.

Вот почему ваххабизм – так прижился на Кавказе и приобрел себе так много сторонников, в том числе и молодых. Ваххабизм – воспринимался как противовес коррумпированной, неэффективной и чуждой власти – но никто не заглянул за ширму, не посмотрел, что стоит за ним. Когда брали двадцатилетних пацанов – всегда спрашивали, кто еще был в банде, кто помогал, где есть схроны оружия. Но никто не подумал спросить – а чего ты хотел, будучи ваххабитом. Ну, ушли русисты – и что дальше? Что дальше то делать? Что – строить?

Подполковник знал тех, кто задавал именно такие вопросы. Он и сам один раз его задал – но не схваченному ваххабиту, а богатому человеку, который совершено точно помогал ваххабитам. Деньгами, оружием… много чем. Человек этот, еще родившийся в стране с гордым названием СССР – надолго задумавшись, вдруг сказал: а знаешь, гьудул [63] Друг (аварск.). , я коммунизм хочу строить. Мы всем народом будем коммунизм строить. Приходи к нам, русский, будем вместе строить. Подполковник – тогда он был еще майором – сказал тогда: нет, вац [64] Брат (аварск) . , не получится, посмотри, что было в Чечне. Ушли русские – построили они коммунизм? Аварец сказал – да, я знаю, что без русских не получится.

И заплакал…

Подполковник понимал, почему этот человек, кажущийся сильным – заплакал. Ему и самому – иногда хотелось плакать.

В жизни, ему не нужно было так уж много. Квартиру в родном городе – ему дали давным-давно, а семьей он не обзавелся, потому что у профессионального убийцы не может быть семьи. В квартире – была простенькая мебель, компьютер и хороший дорогой телевизор с видеомагнитофоном, который он смотрел, когда не хотел ни о чем думать, и когда было время. Он смотрел советские фильмы – старые, про войну, еще черно-белые. Коллекционировал их. И когда он их смотрел – обычно у него как-то странно щипало в носу… у самой переносицы… и было не по себе. Он понимал, что ничего уже не вернется, и думать об этом бессмысленно… но понимал он и то, что в другой стране он не был тем, кем он был. Наконечником копья, отточенным до блеска. Тайной карающей рукой государства. Человеком, который разменял уже пятую сотню пораженных целей – и ни за одну из них его никто не накажет кроме Бога. Потому что он стрелял, выполняя приказы командования… только Богу на это все равно. В другой стране, той, о которой были сняты наивные, черно-белые фильмы – он не попал бы в пылающий ад Грозного девяносто пятого года, не поклялся бы мстить у трупом обгоревших до костей товарищей – а отслужил бы в армии положенные два года, вернулся бы в родной город, устроился бы на завод и сейчас был бы мастером, а если повезет – начальником цеха. Но вместо этого – он был тем, кем он был…

Слева от него – замигала красным огоньком новейшая рация. Размером с сотовый телефон, только труба побольше – и сорок с лишним километров связи, в городе и горах поменьше, конечно. К ней были стандартные, от сотового телефона наушники. Но он никогда не пользовался наушниками – для выстрела на расстояние два с половиной километра нужна почти медитативная сосредоточенность, и никакой срочный вызов по рации – не должен отвлекать внимание…

Он включил рацию, подвинул поближе. Громкость была на минимуме, ничего не слышно с трех шагов – но он на спор пересказывал негромкий разговор людей, которые разговаривали шагах в пятидесяти от него. Долгая и полная опасностей жизнь – развили у него слух как у летучей мыши.

– Князь – общий. Двадцать минут. Борты на подходе. Принять готовность два…

Время…

Он еще раз проиграл в уме пути отхода. Основной – к гавани, там спрятана небольшая надувная лодка. Второй – к парку Ленинского комсомола и кладбищу. Третий, экстренный – с боем, к лесополосе. Недалеко отсюда стоит заминированная машина, можно выходить на нее, потом подорвать и прорываться. Еще в одном месте – стоит еще одна машина, но не заминированная, обычная трехдверная Нива и в ней спрятан автомат…

Снайпер в который раз проверил свое оружие. Заказное, триста штук без прицела. Ручная работа, московская фирма ORSIS, ствол изготовлен по технологии, которой не пользуется почти никто в мире – даже с учетом современной механизации – полдня работы на одну заготовку. Патрон – американский, калибр.408, оптимальная дальность работы для него – от полутора до двух с половиной километров, там, где раньше работа снайпера заканчивалась – сейчас она только начинается. Вместо обычного оптического прицела – на винтовке стоит комбинация из оптического прицела фирмы US Optic с тридцатидвухкратным увеличением и термооптики, американской же, тридцать штук – но уже долларов. Глушителя нет – никто не ожидает выстрела с расстояния в две тысячи шестьсот двадцать один метр.