Дарёна Хэйл - Девочка с самокатом [litres]

Может быть, ей стоит подняться на крышу ещё раз и приглядеться получше. Только на этот раз крыша должна быть повыше.

– Как ты смотришь на то, чтобы прогуляться? – спрашивает она у Вика, убирая сухари и всё остальное обратно в рюкзак.

Хочется пить, а ещё – задавать совсем другие вопросы. Например, зачем и почему, или как можно было быть таким и делать такое, или что ей самой теперь делать, если при одном воспоминании о прошедших годах хочется запустить в него чем-то тяжёлым. Но сейчас не время и не место для подобных вопросов.

Стоя на краю, нет никакого смысла выяснять отношения. Если уж ты оказался у края, нужно действовать – выбираться, спасаться, делать всё, чтобы от него отползти.

– Не хочу, – отвечает Вик. Он складывает ногу на ногу, а потом меняет их местами, но в конечном итоге просто подтягивает к груди. – Но и сидеть здесь до бесконечности мы тоже не сможем.

– Я думаю найти ближайшую высотку и забраться на крышу. Ты подождёшь внизу, мертвецы в здание всё равно не полезут, а я поднимусь и попробую рассмотреть что-нибудь, что нам поможет.

Губы Вика шевелятся, словно он хочет что-то сказать, но нет, никаких слов он не произносит. Только кивает, соглашаясь, и Эмбер, легко вскочив на ноги, помогает ему подняться.

Съеденные сухари согревают желудок приятным теплом, но вряд ли это надолго. Впрочем, до критической точки тоже ещё далеко – переживать о перспективе голодной смерти можно будет начинать дня через четыре. Эмбер старается не заглядывать в такое неопределённое будущее.

Подставив Вику плечо, вместе с ним она отправляется на выход. Улица встречает их ярким светом, и Эмбер щурится с непривычки, ощущая острое желание вернуться обратно – туда, где не режет глаза, и это ей непривычно. Она прекрасно понимает: двигаться нужно только вперёд.

Пусть это и сложно.

Сегодня, после отдыха, её нога ведёт себя лучше: боль почти пропадает, как будто она снова выпила отвар из тех трав, за которыми ездила с Лиссой. Кстати, о травах… Эмбер оглядывается по сторонам, думая заметить аптеку, и только через несколько кварталов вспоминает: аптеки им не помогут. Таблетками, срок годности которых давно вышел за все мыслимые и немыслимые пределы, даже отравиться, наверное, не получится, не то что снять боль или жар.

То, что у Вика жар, она понимает в первый же раз, когда их щёки случайно соприкасаются. Словно маленький ребёнок, он с трудом держит голову, она мотается на грязной шее, то и дело наклоняясь к земле, и однажды почти ударяет Эмбер острой скулой. Её моментально прошибает нездоровым теплом.

– Ты в порядке? – спрашивает Эмбер, хотя прекрасно понимает, что нет.

Вик молча шагает вперёд, тяжело переставляя ноги и всё ещё припадая на правую. В конце концов, Эмбер не выдерживает и опускается перед ним прямо на пыльный асфальт, чтобы, прошипев злое «стой», отложить несчастную ножку табуретки, закатать штанину, присмотреться к распухшей лодыжке – и тут же отругать себя за то, что не сделала этого раньше.

– Встань, – шипит он в ответ. – Всё нормально.

Да. Она прекрасно видит это «нормально». От самого ботинка кровоподтёк поднимается выше, к колену, страшная синева сменяется тёмными фиолетовыми точками и красными полосками вздувшихся кровеносных сосудов… Эмбер кажется, что если прикоснуться и надавить – кожа лопнет, как шкурка перезревшего помидора, и всю улицу затопит дурной кровью, перемешанной с гноем.

Она поднимает взгляд. Вик смотрит на неё не больше секунды – испуганно и даже как-то затравленно, а потом отворачивается, надевая на лицо привычную маску подонка. Он хмыкает, приподнимая брови, и тянет:

– Если тебе так нравится стоять передо мной на коленях…

Эмбер примерно представляет, что он может сказать в качестве продолжения, и поэтому резко дёргает его штанину вниз, не беспокоясь о том, каково при этом станет его ноге. Вик запинается на полуслове, резко выдыхая от боли, и на мгновение ей становится стыдно, но ощущение стыда быстро проходит. Она замечает другое.

На фонаре, рядом с ними, она видит камеру. Впервые за всё время, что она провела в мёртвом городе, она замечает камеру – и это совершенно выбивает её из колеи.

Разом, за один глубокий вдох Эмбер осознаёт: их кто-то видит. На них смотрят, за ними наблюдают, они даже не подопытные животные, они – чьё-то развлечение, чей-нибудь способ увлекательно провести вечер. Не то чтобы раньше она об этом не догадывалась, это было известно всегда, просто… Даже на стадионе ни одна гонка не была для неё просто шоу, каждая проживалась по-настоящему, вживую, и сама мысль о том, что для кого-то это может быть развлечением, ей удивительна и отвратительна одновременно.

Дай ей выбор, она предпочла бы умирать здесь снова и снова, но только не смотреть, как умирают другие.

– Пойдём, – говорит она Вику, чувствуя себя не в своей тарелке.

Когда Эмбер чувствует себя не в своей тарелке, ей очень нужно куда-нибудь идти, а ещё лучше – бежать.

У Вика с этим проблемы.

– Брось меня, – говорит он ей, останавливаясь возле высотки, пока Эмбер тянет на себя подъездную дверь.

Нельзя сказать, что она сразу же отбрасывает его предложение. Эмбер не святая, и она не может не понимать, что без Вика добраться до финишных ворот (если они, конечно, вообще есть в мёртвом городе, потому что последнее время ей кажется, что выйти отсюда невозможно) будет легче и проще.

Но «легче и проще» – не всегда «хорошо», вот и всё.

Потом, уже внутри, Вик хватает её за запястье.

– Я серьёзно, – говорит он. – Будет лучше, если ты меня бросишь.

Эмбер замирает на середине движения, так и не разогнувшись. Она пытается посмотреть Вику в глаза, но тот не поднимает взгляда от пола. Опять. Как будто они играют в какую-то нелепую, глупую игру, у которой нет ни конца, ни начала, и смысла в которой тоже нет никакого.

– Для того чтобы бросить тебя, – медленно и раздельно отвечает Эмбер, – мне придётся сброситься с крыши. И, поверь, это не то будущее, которое я себе запланировала.

Он усмехается, отпуская её руку.

– У тебя, по крайней мере, был план.

Выпрямившись, Эмбер пожимает плечами. На душе скребут кошки, но она старается казаться беспечной.

– Подняться на крышу, оглядеться, найти выход и вытащить нас отсюда, вот и весь план. Забирай себе, если хочешь. Я могу поделиться.

Всё ещё глядя исключительно в пол, Вик улыбается. Эмбер не нужно смотреть ему в глаза, чтобы знать, что улыбка касается только засохших, окровавленных губ. Ни веселья, ни искреннего счастья в ней нет.

О каком веселье здесь вообще может идти речь?

– Отличный план, – говорит Вик. – Я возьму кусочек, если ты не против.

«Я против, – может сказать Эмбер. – Я против и не против одновременно. Я готова тебе оставить весь этот план вместе со своим рюкзаком, и твоим шлемом, и чёртовой ножкой от табурета, чтобы ты знал, что я тебя не брошу. И чтобы ты, если вдруг захочется, мог снова бросить меня. Я всё ещё помню всё – и ничего, как мне кажется, не прощу, но ты стоишь напротив меня, беспомощный и избитый, и чтобы злиться на тебя здесь и сейчас, нужно быть бесчувственной и бессердечной».