Аластер Рейнольдс - Медленные пули [сборник litres]

– По крайней мере, мы оба тянулись к истине, да? – Я заговорщицки улыбаюсь: не для того я пришел, чтобы спорить о лучшем способе познания природы. – Сейчас этим почти не занимаются. На науку денег нет, на космические полеты и подавно. Но мы сделали великое дело. Нас могут вычеркнуть из истории, только ценности наших деяний это не умаляет.

– А моих?

– Вы – часть наших деяний. Все ваши статьи я прочел задолго до того, как был отобран для полета на «Терешковой». Поэтому много лет назад я пришел на встречу с вами. Но задолго до того… я уже понял, чему хочу посвятить жизнь. Когда появилась Матрешка, я был молод, но не настолько, чтобы не мечтать и не строить планы.

– Небось сейчас вы об этом жалеете?

– Бывает, но не всегда. Не чаще, чем вы жалеете о содеянном.

– Во времена между двумя Союзами было иначе. О своих убеждениях говорили открыто.

– Так вы не жалеете о своих высказываниях?

– Мне было проще, чем ему.

Пауза. Я рассматриваю фотографию на кофейном столике: молодые мужчина и женщина держатся за руки перед незнакомым мне старым собором или церковью в европейском городе, которого я никогда не видел. На них яркая одежда с надписями, солнечные очки и лыжные шапочки. Оба улыбаются. Небо пронзительно синее, словно нарисованное типографской краской.

– Это он? – говорю я.

– Геннадий был хорошим человеком. А вот язык за зубами держать не умел. За это и поплатился. Новые лидеры хотели вернуть нас к старым порядкам. И многие считали, что это правильно. Многие, но не все. Я родилась в тысяча девятьсот семьдесят пятом. Я такая старая, что помню, как жилось до Горбачева. На рай не похоже, уверяю вас.

– Расскажите про Геннадия. Чем он занимался?

– Во-первых, Геннадий был астрономом, как и я. Работал в том же институте. Так мы и познакомились. Только душа у него лежала к другому. С каждым днем он все глубже уходил в политику.

– Так он был политиком?

– Активистом. Журналистом и блогером. Дмитрий, вы помните Интернет?

– Плохо. Он остался в воспоминаниях о детстве, вместе с иностранными туристами и инверсионным следом в небе.

– Власти не могли его контролировать, и это их нервировало. Цензурировать и приструнить Интернет они не могли – тогда не могли. Зато могли приструнить таких, как Геннадий. Этим они и занимались.

– Мне очень жаль.

– Это дело прошлое. Нам было хорошо вместе, а остальное не важно. Если бы я не подняла столько шума своими находками и не разозлила тех, кого не следовало… – Неша осекается, и я вдруг чувствую себя беспардонным наглецом. По какому праву я заявился к этой старухе и заставляю ее вспоминать прошлое? Но уйти не могу: слишком дорого я заплатил за эту встречу. – Не представляю, зачем я до сих пор храню вещи Геннадия, – рассеянно говорит Неша. – Можете их надеть.

Я ставлю чашку с чаем на стол.

– Вы уверены?

– Этого хотел бы Геннадий. Он был сама практичность. За спиной у вас комната, слева от входа в ней – шкаф. Возьмите все, что может пригодиться.

– Спасибо!

Я понемногу согреваюсь, но все равно это здорово – надеть чистые вещи вместо грязных и мокрых.

Геннадий явно был ниже меня – брюки не доходят мне до щиколоток, но жаловаться я не расположен. Я нахожу майку, рубашку и старый серый джемпер, латаный-перелатаный. Еще нахожу ботинки, которые смогу носить с двумя парами носков. В комнате есть раковина – я споласкиваю лицо и руки, убираю назад волосы, а вот бороду опрятной не сделаешь. Я собирался максимально изменить внешность, но сейчас вдруг понимаю, что это бесполезно. Меня найдут – разве что чуть позже. Чтобы понять, кто я такой, достаточно заглянуть мне в глаза.

– Одежда вам впору? – спрашивает Неша, когда я возвращаюсь в гостиную.

– В самый раз. Вы очень добры. Мне в жизни вас не отблагодарить.

– Для начала расскажите, зачем пришли. А потом… Нет, ваше общество мне не в тягость, но потом вам лучше уйти, пока у нас обоих не возникли проблемы.

Я сажусь в то же кресло. На улице снова повалил снег. Вдали, меж двух безликих зданий, видны темные нити железнодорожных путей. Я вспоминаю, что сказал водитель снегоуборки. В такую погоду об автобусах можно не мечтать. Звездный городок закрыт для въезда и выезда, если нет разрешения партии и свободного ЗИЛа.

– Я пришел сказать, что вы были правы, – говорю я. – Столько лет спустя…

– Насчет Матрешки?

– Да.

– Я поняла это почти тридцать лет назад. Ваш приход и ваши слова ничего не меняют.

– Разве не становится легче оттого, что кто-то вам верит?

– Правда – это правда, вне зависимости от того, кто в нее верит.

– Вы сформулировали гипотезу в соответствии с фактами, – напоминаю я. – Она получилась проверяемой, то есть потенциально состоятельной, но не более. Проверить ее вам не довелось.

Она посылает мне суровый, пронзительный взгляд: из-под старушечьей маски проступает былая Неша Петрова.

– Я проверила. При втором появлении.

– Когда официально заявили, что вы не правы?

– Да, официально заявили так.

– Не правы были они. Я это знаю. Вас растоптали, осмеяли, унизили. Но мы-то были внутри. Мы проникли в Слой-три. После этого изменилось все.

– Сейчас это важно?

– Думаю, да.

Вот он, ключевой момент. Цель моего побега – вручить Неше Петровой предмет, который был у меня в кармане пижамы, а теперь лежит в кармане брюк. Я достаю трофей, завернутый в белый носовой платок, и через журнальный столик протягиваю Неше:

– Это вам.

Неша берет сверток с опаской, разворачивает платок и щурится на металлическую коробочку. Затем аккуратно подносит ее к глазам и зажимает пальцами маленькую ручку, торчащую сбоку.

– Поверните ее.

– Что?

– Поверните ручку.

Неша поворачивает ручку осторожно и неуверенно, словно боясь отломить. Шкатулка дребезжит. Неша поворачивает ручку так медленно, что мелодию не разберешь.

– Не понимаю. Вы прошли весь этот путь, чтобы отдать мне шкатулку?

– Да.

– Значит, это не пустые сплетни, – заключает Неша. – Вы действительно повредились рассудком.

Углубляясь в Матрешку, «Прогресс» снова попал в рой летающих объектов. Компоненты Слоя-2, как и Слоя-1, едва просматривались невооруженным глазом – темные, словно сам космос, на долю градуса Кельвина теплее микроволнового фона. Трехмерные изображения на экране потеряли резкость, будто компьютер с трудом расшифровывал радиоэхо. Размером и формой эти объекты отличались от составляющих внешнего слоя – округлые, как галька или всеохватывающие черепашьи панцири, и огромные, как города. Покрыты они были не то чешуйками, не то пластинками, которые шевелились причудливым образом и напоминали сталкивающиеся континенты на планете с активной плитотектоникой. Как и в Слое-1, объекты связывали опаснейшие силовые линии, но для этого слоя прогнозная модель вызывала куда меньше доверия.