Аластер Рейнольдс - Медленные пули [сборник litres]

– Думаете, они вас ищут?

– Я это знаю.

– Так куда вы собираетесь?

«Под снег и на холод, чтобы умереть», – думаю я, но улыбаюсь и вслух не говорю ничего.

– В больнице так невыносимо? Там плохо относятся к вам?

Я возвращаюсь на диван. Неша налила мне еще чаю, и, вопреки ее мнению о моей психике, я воспринимаю это как приглашение задержаться.

– Там работают не монстры и не садисты. Почти все относятся ко мне нормально. Меня считают ценным пациентом, поэтому не бьют и не пытают током. И лекарства дают не для того, чтобы усмирить или наказать. Доктора Кизима вообще можно назвать добрым. Он много разговаривает со мной, старается, чтобы я вспомнил забытые подробности. Толку, увы, мало. Все, что смог, я уже вспомнил. Мой мозг – как сковородка, которую выскребли дочиста.

– Доктор Кизим помог вам сбежать?

– Я задавал себе этот вопрос. Он хотел, чтобы я украл его куртку? Он чувствовал, что я собираюсь сбежать? Наверняка ведь понимал, что без куртки я далеко не уйду.

– А что остальные? Вам разрешали видеться?

Я покачал головой:

– Пока Яков и Галина были живы, нас держали отдельно. И допрашивали отдельно, и осматривали. Мы столько времени провели на одном корабле, а они опасались, что мы повлияем на показания друг друга.

– Получается, судьба ваших коллег вам в точности не известна.

– Мне известно, что оба умерли. Первой – Галина: когда сломалась обшивка ВАЗИМИРа, она облучилась сильнее всех. Якову повезло больше, хотя и ненамного. Пока они были живы, в больнице я их не видел.

– Почему вы облучились меньше других?

– Во-первых, Яков был сумасшедшим. Потом он пошел на поправку – или решил, что лучше быть с нами, чем против нас. Мы выпустили его из модуля, в котором запирали. Случилось это после того, как я и Галина вернулись с Матрешки.

– А потом?

– Потом слегка свихнулся я. Внутри той конструкции… что-то прикоснулось к нам. Прикоснулось и прочно засело в голове. В моей – куда прочнее, чем в Галининой. На обратном пути им пришлось водворить меня в орбитальный модуль.

– Это вас и спасло.

– Когда сломался двигатель, я был дальше всех от него. Закон обратных квадратов. Мне досталась ничтожно малая доза.

– Вы склонны считать их мертвыми даже без доказательств.

– Я верю доктору Кизиму. Я вообще ему доверяю. Причин лгать у него не было. Он рисковал карьерой уже тогда, когда рассказал мне о смерти Якова и Галины. А может, не только карьерой. Он хороший человек.

– Он знал ваших спутников?

– Нет, он лечил только меня. Такую методику избрали в больнице. В первые месяцы после начала дебрифинга случались странные вещи. Военные и гражданские врачи слишком симпатизировали нам, слишком сочувствовали. Матрешка изменила нас всех, даже Якова, который не был внутри ее. Сама близость к ней меняла любого.

– В каком смысле меняла? – спрашивает Неша.

– Началось это еще на «Терешковой». Разные мелочи – непонятные промахи, странные ошибки. На обратном пути я сидел за компьютером и вдруг понял, что ввожу логин и пароль Якова, словно он живет во мне. Через несколько дней Галина проснулась и сказала, что ей приснилось Клушино, где она никогда не была. – Я останавливаюсь, подбирая слова, которые звучали бы не так безумно. – Конструкция словно проникла в сознание и смела некий фундаментальный барьер, стену или ров, отделяющий одного человека от другого. Когда нас накрыл серебряный поток…

– Не понимаю. Как врачи могли слишком вам симпатизировать? Что с ними стало?

Я чувствую, что Неша тревожится, понимая, что, возможно, впустила в дом сумасшедшего. Абсолютно вменяемым я не считал себя никогда, но истинное безумие проступает во мне лишь сейчас.

– Не хотел пугать вас, Неша. Я скоро уйду, обещаю. Может, расскажете, как те события воспринимали вы? С самого начала?

– Вы знаете мою историю.

– Да, но хотелось бы услышать ее от вас. С первого появления Матрешки. Как она изменила вас.

– Вы были достаточно взрослым, чтобы помнить. Сами же говорили.

– Но я не был астрономом, Неша. Я был двадцатилетним мальчишкой, мечтавшим стать космонавтом. А сколько лет было вам?

– Сорок. К тому времени я уже лет пятнадцать-шестнадцать профессионально занималась астрономией, – отвечает Неша с таким задумчивым видом, словно размышляет об этом впервые в жизни. – Мне очень повезло: я стала профессором, больше не надо было каждые два года выбивать средства на исследования. Да, я читала лекции, сражалась за место на факультете, но времени на независимые исследования хватало с избытком. И науку я все еще любила. Узкая сфера моих исследований – виды пульсации звезд – сверхпопулярной не считалась. – Неша грустно улыбается. – Никто не рвался печатать наши лица на обложках журналов, не предлагал большие деньги за интервью и рассказы о том, как мы открываем тайны Вселенной и прикасаемся к лику Господа. Но мы понимали, что ведем серьезные исследования, важные для отрасли в целом. – Для пущей убедительности Неша подается вперед. – Астрономия подобна собору, Дмитрий. Слава достается тем, кто золотит шпиль, но без прочного фундамента они бессильны. Вот что мы делали – сидели в подвале, в подземелье, обеспечивая надежную привязку конструкции к земле. Фундаментальная физика звезд не так экзотична, как картирование Вселенной в большом масштабе или исследование условного радиуса черных дыр, но имеет огромную важность.

– Нисколько не сомневаюсь.

– Помню день, когда поступила та новость. Мы с Геннадием были у меня в кабинете. Солнце светило ярко, и мы задернули шторы. Случилось это в пятницу, и мы с нетерпением ждали выходных, а тем вечером собирались на концерт и заранее купили билеты. Оставалось решить последний вопрос – и все, на отдых. Наша статья вернулась от рецензента с уймой грубых замечаний, и мы не могли решить, как на них реагировать. Я хотела написать в журнал и попросить другого рецензента. Имя рецензента не называлось, но я точно знала, кто это: гнусный бабник, который приставал ко мне на конференции в Триесте и не мог простить, что я его отшила.

– Похоже, вы вели себя решительно, – с улыбкой проговорил я.

– Может, это был не он, но нам все равно требовался другой рецензент. А вот Геннадий считал, что мы должны прогнуться и выполнить указания рецензента. Это означало повторный запуск моделей, а он, в свою очередь, неделю работы на факультетском суперкомпьютере. Суперкомпьютер предоставляли по очереди, но мы могли не ждать. Образовалось окно, потому что другая группа не скомпилировала программы. Их место могли занять мы, если бы запустили нашу модель в тот же вечер, с учетом рекомендаций рецензента.

– То есть концерт отменялся.

– Тогда мне на почту и пришла телеграмма Международного конгресса астронавтики. Сначала я не хотела ее открывать: конгресс присылал телеграммы довольно часто. Я думала, в какой-нибудь дальней галактике взорвалась очередная сверхновая или двойная звезда переродилась в новую. Не слишком интересно.