Сэмюэль Дилэни - Вавилон-17. Пересечение Эйнштейна [сборник litres]

– Другие научат, Ли.

– Этого недостаточно, ты сам знаешь.

Я помолчал секунд пять.

– Да, знаю.

И тут она меня удивила. Только тогда я понял, чего ей стоят эти странствия в песках.

– В следующий раз, как плотность песка достигнет ста двадцати пяти, я приду к тебе, Хэнк, – быстро проговорила она и отключилась.

У меня голова идет кругом».

Дочитав эту запись, Джонини просмотрел следующие:

«Плотность песка поднялась до одиннадцати». «Плотность опустилась до восьми». «Сегодня семь». «Стабильно семь». Так до конца месяца. Потом внезапно: «Плотность поднялась до девятнадцати». Дальше: «Плотность тридцать девять». Спустя час: «Семьдесят девять».

Еще через час:

«Не знаю, как это случилось и почему. Последние три часа я смотрел, как стрелка ползет вверх: девяносто четыре, сто семнадцать. От меня остался какой-то сорбет из пота, замерзший и бесполезный. Вдруг у моего локтя заверещал проклятый интерком. Ударив по рычажку, я услышал голос Ли:

– Хэнк, что нам делать? Что происходит? Почему?

– Ли, я… Я не знаю.

– Господи, Хэнк, сто тридцать девять… Сто сорок девять! Хэнк, у нас была мечта. Мы мечтали о звездах! А теперь мы к ним не попадем. Никуда не попадем…

Она плакала, а я уже не чувствовал ничего. Когда я взглянул на индикатор, стрелка двигалась со скоростью секундной стрелки часов.

– Хэнк, сто девяносто шесть. Я лечу к тебе.

Она так плакала, что я едва разбирал слова.

На индикаторе было 209.

– Ты с ума сошла! – закричал я. – У тебя челнок распадется через триста километров. Это конец. Нам всем конец!

Ли плакала.

– Я лечу к тебе.

Стрелка взлетела выше трехсот. И – упала до нуля, на три секунды замерев возле сорока пяти. Моей первой мыслью было: индикатор сгорел.

Я слышал по интеркому, как Ли хватает ртом воздух.

– Хэнк?

– Да, Ли.

– Выбрались.

Выбрались, и, что важно, ничего у нас не сломалось. Разве только надломилось что-то у меня внутри.

– Мы снова в море, Хэнк. На море штиль.

Потом она сказала:

– Я лечу. С тобой я не останусь, но я хочу тебя увидеть».

Джонини перевернул страницу.

«Полчаса реактивные струи от ее челнока светились на экране, словно развевающиеся волосы. Она прибыла с ясными глазами и открытыми ушами. Я пошел к трубе встретить ее. Вот она вошла. Вот приостановилась, должно быть, заметила меня. Потом она, кажется, подняла голову, и я увидел ее блестящие карие глаза, ее черные волосы, спадающие на плечи, немного курносый нос, алебастровую кожу и улыбку на чуть полноватых губах. Потом она приблизилась – и я понял, что увидел на самом деле.

– Хэнк… – произнесла она, пройдя – очень медленно – три четверти пути.

Я двинулся ей навстречу. У нее были короткие седые волосы и распахнутые глаза. Она не улыбалась и дышала тяжело.

– Хэнк? – Казалось, она не верит, что это я. – Вытащи меня из зоны притяжения, а то так и до удара недалеко.

– …Что?

– Я в последнее время расхворалась, поэтому в основном была в отсеке с невесомостью.

– Да, да… конечно.

– Совсем стерла ноги, – усмехнулась она.

Голос я узнавал. Это был ее голос, незаметно менявшийся все сорок лет с тех пор, как мы покинули Землю. Но когда я приобнял Ли за плечо, то почувствовал, что кожа ее обвисла на костях. Мы добрались до конца трубы и вошли в лифт. Попав в невесомость, она сразу почувствовала себя лучше. Посмотрела на меня:

– Похоже, Хэнк, ты… сохранился лучше, чем я. Правду говорят, что красивые женщины быстро старятся. А я была очень… очень хорошенькая, правда ведь? – Она снова засмеялась. – Можешь не отвечать. Да уж, теперь я понимаю, что значит стереть ноги.

– Стереть ноги? – переспросил я.

– До вас еще не добралась эта фраза? У нас в Городе молодежь так говорит, если кто-то долго пробыл в невесомости, а потом попал в отсек с притяжением. Не бойся, доберется и до вас. Забавно, как мы перенимаем словечки от молодых. Верней, сперва они перенимают слова от нас и дают им новое значение. А потом уж и мы подхватываем. Они на нас влияют не меньше, чем мы на них. – Лила вздохнула. – Мы вложили в них столько земного, что они хотят и здесь сотворить Землю. Всему дают земные имена. Как думаешь, мы дотянем?

Я промолчал. Хотел ответить и не мог. Она ждала с улыбкой, которая не очень шла теперь к ее сморщенным губам. Потом улыбка медленно погасла, Ли посмотрела на свои пергаментные руки. Когда она снова подняла глаза, в них было что-то похожее на страх.

– Ли, мы ведь с тобой состарились. Теперь не так уж много остается… – Это прозвучало почти как вопрос. Словно Ли могла объяснить мне, как все это вышло.

Когда она наконец заговорила, то сказала просто:

– Пора мне домой.

У входа в челнок мы обменялись еще двумя словами, вернее, одним и тем же – „прощай“.

Я обнял ее. Она изо всех сил сжала мне плечи. Как мало сил у нее осталось… Я поскорее отпустил ее. А потом был лишь завиток серебряного света на экране.

Весь день я был в отвратительном настроении, и молодежь сторонилась меня, как чумы. Но вечером я связался с „Бетой-2“.

– Доложите обстановочку, капитан, – сказал знакомый голос.

– Докладываю…

Мы рассмеялись. А потом было то, чего не было уже очень давно. Мы с Лилой часа полтора говорили о звездах».

Джонини закрыл журнал. Песок и пустыня – это мезонные поля. Городами они называли корабли. Седые волосы – светлый газовый след от челнока. Стертые ноги, черные глаза – понятно. Конечно, баллада о «Бете-2» относится к более поздним временам, Хэнк и Лила, первые капитаны, ее не знали. Но, по крайней мере, в припеве почти все ясно. Он повторил про себя балладу, и незаметно все ушло на второй план: экраны, приборы, даже книга в его руке:

– Здравствуй.

Джонини резко обернулся и чуть не отлепился магнитами от пола. Книга вырвалась у него из рук и поплыла прочь, отскакивая от углов.

Одной рукой держась за край люка, мальчик вытянул ногу и перехватил книгу пальцами костистой ступни.

– Держи.

Он подтолкнул книгу к Джонини, и она, кувыркаясь, двинулась обратно.

Джонини поймал ее:

– Спасибо.

– Не за что.

Мальчик был худой, голый, с белой до свечения кожей. Джонини решил бы, что ему лет четырнадцать-пятнадцать, если бы не волосы, тонкие, длинные, почти бесцветные, на висках поредевшие, как у старика. Из-за них выражение лица читалось как-то странно. Нос у него был плоский, губы тонкие, и надо всем – огромные зеленые глаза.

– Что ты тут делаешь? – спросил мальчик.

– Я… просто смотрю…

– Что хочешь высмотреть?

– Гм… все, что удастся.

Неожиданная настойчивость вопросов не понравилась Джонини.