Игорь Азерин - Эра падающих звёзд [СИ]

— За мной, — и шагнул к двери.

В коридоре, почти у входа, его окликнул знакомый лейтенант:

— Илюха, ты куда это со своими?

— Да рядом здесь. Чайник держи горячим.

Кому следует знать — тот в курсе.

Солнце скатилось уже совсем низко. Скоро его лучи раскрасят закатные облака бледно-жёлтым цветом с примесью красного, фиолетового и даже зелёного. Примерно через неделю после начала войны зори стали необыкновенно красочными, особенно утренние. Скоро атаки мощными ядерными зарядами практически сошли на нет, но в атмосфере ещё оставалась превращённая в пыль многотонная масса металлических соединений. До середины апреля даже в субтропиках наблюдалось сияние — не такое плотное как северное, но тем не менее.

У железнодорожного переезда остановились минут на пятнадцать. Дежурная — дама лет пятидесяти в оранжевом жилете со светоотражающими полосами — опустила шлагбаум, поставила красный фонарь на обратной полосе и встала перед машиной, вытянув руку с флажком. Сейчас, когда с электричеством были проблемы, да и светящиеся сигналы могли сделать из переезда мишень для дальнего беспилотника, прежде автоматизированные пересечения автодорог с путями регулировались вручную.

Поезда всё не было, и Кадушкин о чём-то тихо разговаривал с Надей на заднем сиденье, Рахматуллин смотрел на закатный пейзаж, а Кинулов нервно стучал по баранке ладонями.

— Что же она не пускает? — не выдержал Витаминыч. — Может, сказать ей?

Ильяс посмотрел на женщину, потом перевёл взгляд на салонные часы:

— Не надо, ждём. И смотри по сторонам.

— Да ну, что, засаду на нас здесь устроит кто-то?

Рахматуллин метнул недовольный взгляд на Кинулова — тот сник.

Шли минуты. Надя и Денис замолчали.

— Динька, — Витаминыч на секунду повернул голову, — ты бы рассказал что-нибудь интересное, что ли, с юмором.

— А вот было дело во время моей срочной службы, — моментально, словно игла упала на грампластинку, включился Кадушкин. — Стояли мы в оцеплении. Тогда сбежал у нас один. Смотрел он, значит, порнуху на мобильнике, и увидел свою тёлку. Она на том видео с каким-то его знакомым была, да ещё снимал их кто-то. Расстроился сильно — получается, его либидо тут придавили уставом и бромом, а на гражданке свобода сексуальных отношений! В общем, рванул этот кабан домой.

— Тоже сняться с ней захотел, — блеснул Кинулов надраенным… от частого использования… шаблоном мысли.

— Вот. Это я для тебя рассказываю, чтобы тебе интересно было. А теперь продолжу для товарища лейтенанта и для Надюши. Ага, стоим в оцеплении. А со мной служил такой… Нюркин. Удивительная личность! Все, кому в жизни пришлось быть рядом с ним, испытали психологическое потрясение. Я — тоже. Это такая персона, такая… Если тревога, или построение, или работы — и вдруг слышен громкий звук и что-то покатилось, то все у нас знали: Нюркин навернулся, или что-то уронил, или на него знамя полка упало, или на свидание к нему с полигона болванка артиллерийская прилетела, или с ним ещё какое-то чудо травмоопасного характера случилось. Когда у нас шла отработка метания боевой гранаты и очередь дошла до Нюркина — стрельбище опустело. А прапор-инструктор подсел потом на сорокоградусный антидепрессант. Находиться с Нюркиным в одном строю — значит рисковать здоровьем и солдатской репутацией.

Железнодорожница в пяти шагах перед машиной пожала плечами и виновато улыбнулась. Кадушкин продолжал:

— Вот, например, стоит он в наряде. Дежурный повёл кого-то в медпункт, второй дневальный на улице территорию метёт, а Нюркин на тумбочке стоит. Приходит командир взвода проверить что и как — он помощником дежурного по полку тогда был. Приходит, открывает дверь, а перед ним стоит дневальный, нагло опирается на тумбочку, как Аполлон на фрагмент древнегреческой архитектуры, и молчит. Старлей наш подходит к ентому Аполлону в берцах и видит, что у того глаза мечтательно полузакрыты, а на морде загадочная улыбка — как у Моны Лизы. Он наклонился, в эту морду заглядывает, уже рукой перед ней стробоскопит, а тому хоть бы хны. Взводный думает: «Ну совсем салабон опупел. Наверное, о сексе размечтался, и меня в упор не замечает». Разозлился, конечно, как гаркнет: «Дневальный! Смирно! Ты что, опух?! Почему не докладываешь?!» А тот… Если говорить кратко и по существу — испугался сильно. Вот тогда взводный и узнал, что у Нюркина, ко всем его прочим неоднозначным чертам, ещё и веки короткие — глаза полностью не закрываются, когда он спит. Мы-то все уже в курсе были, давно пережили шок и смирились, даже прикалываться перестали.

— Да, бывает, — Кинулов потёр мочку уха и бросил взгляд на Рахматуллина.

Ильяс, улыбаясь, повёл плечом, вроде как в знак согласия.

— Это что… — открыл Кадушкин следующую страницу биографии давнего сослуживца. — Другой раз приходит ночью наш комбат — он был дежурным по полку. Видит — дверь не заперта! Заходит в расположение, а в коридоре пусто, на тумбочке никто не стоит, дежурного по роте не видно. Дежурного нашёл на койке. Тот спал по уставу — в своё время, в одежде, со штык-ножом, не расправляя постели. Второй дневальный тоже спит — смена же не его. Комбат всех поднял, орёт знаками вопроса, мол, почему на тумбочке никого нет. Начали искать. А он, оказалось, ушёл с поста, сел на толчок и на нём уснул.

— На толчке? Ха-ха-ха… — И Витаминыч заржал аки лошадь.

— Да! На губу он тогда залетел. Кажется, на трое суток. Или на пять…

— А что в оцеплении-то случилось? — спросила весело Надя.

— А, ну так это… Стоим мы в оцеплении. И послала мне тогда судьба испытание в лице рядового Саши Нюркина. Поставили нас в пикет возле переезда, вот такого же. Тоже домик дежурного, но без шлагбаума, только с семафором красным, и кусты совсем близко к дороге были. А! Там ещё звонок срабатывал вместе с семафором. Но фишка в том, что звонок сначала, когда нас туда привезли и оставили, работал, а потом Нюркин к нему подошёл поближе — и он заглох. Я говорю, Нюркин — такая персона… Где он, там нарушались физические процессы. Там пространство-время искривлялось в обратную сторону и вибрировало от страха. Рядом с ним начинаешь обращать внимание на своё здоровье, ценить части своего тела… ноги, пальцы, голову… задумываешься о Боге, о судьбе. В общем, умел Нюркин мобилизовать в окружающих лучшие черты личности.

Вслед за Кинуловым начали уже похохатывать Рахматуллин и Паркова.

— Короче. Километрах в трёх от нас была деревня. И Шурик решил туда смотаться: типа, там ларёк с пивом должен быть. Он, значит, ушёл, а я — на посту.

— Какой ты правильный солдат был, Кадушкин, — заметил Ильяс.

— Ага. Там дежурный по переезду ещё подходил поболтать, а потом его по рации вызвали, он взял кувалду с ломом и ушёл. Я один стою. Проходит сколько-то времени, смотрю — Нюркин возвращается. Там дорога резко так сворачивает, но я вижу, он из-за деревьев появился. В руках пакет магазинный. А тут справа — поезд! И так быстро приближается, главное. Впереди — Нюркин, справа — поезд. Но сначала поезд должен был проехать. Ага, должен был. Это же Саша Нюркин! Ему в голову вдруг моча ка-ак вдарила! Он взял и побежал. «Эгей!» — кричит. И бежит. Радостный такой. И красный семафор мигает, мигает. Только теперь без звука. Но всё равно этот-то должен был видеть! Я ему ору, руками показываю — а справа поезд гремит! Уже машинисту махнул с мандражу. Ну и… В общем, они встретились. Не знаю, может, машинист на меня смотрел, думал: «Что за идиот?» — даже свисток дал. Вроде притормозил, а потом пролетел и не остановился.