Мария Семенова - Аратта 1-4 [компиляция]

Фарейн прикусил губу. Да, он приказал своим воинам стоять и ждать. Ибо самому бросаться в схватку совершенно не хотелось, а оставаться одному, без надежной охраны, — тем более.

— Венды — любители засад, — неохотно проговорил он. — Мои всадники и так пострадали в первой сшибке, чтобы я мог вновь подвергать их опасности.

Холодный колючий взгляд Учая, казалось, впился ему в самое нутро. Фарейн понимал, что каждое его слово будет записано и передано в столицу. Проклятый изорянин! Если его послание доберется до Кирана первым, вендскому наместнику уже не оправдаться. Шутка ли — по его вине погиб родич престолоблюстителя! Может, и не по его, но кто станет разбираться?

— Да, ты прав, почтенный собрат, — со вздохом сказал он. — Может, твой гонец прихватит в столицу и мои письма?

Учай кивнул, поднялся с резного кресла и поглядел на топчущихся в дальнем конце зала знатных арьев из свиты Фарейна.

Ему вдруг отчетливо вспомнилось, как они с братом прятались в ельнике, следя за длинной цепочкой мамонтов, бредущих по берегу Вержи. Золотоволосый царевич Аюр на белом мамонте; великолепный Джериш со своими жезлоносцами в блистающей бронзовой скорлупе; подобный черной тени Ширам, чтоб его шишиги насмерть защекотали… Помнится, тогда он убеждал брата Урхо, что с арьями не стоит иметь дела, что они слишком сильны и опасны… И вот еще снег толком не лег — а он уже распоряжается этими самыми арьями, а они, замерев, слушают его слова. И ведь это только начало! Его Богиня, его небесная возлюбленная, обещала, что путь будет долгим и славным — и беда тому, кто перейдет ему дорогу!

— Полагаю, всем вам тоже следует отписать в столицу, — объявил он придворным Фарейна. — Мой гонец отвезет все, что я прикажу ему. А теперь о тризне…

Воевода Илень, бледный, с рукой на перевязи, подошел к Учаю, наблюдавшему, как на горушке у реки, чуть поодаль от городских стен, возводится ряд поленниц для погибших в бою арьев.

— Ты слышал, что удумал Фарейн? — наклонившись, спросил дрив дрожащим от негодования голосом.

— Что бы он там ни затеял, — равнодушно ответил Учай, — ты полагаешь, это заслуживает внимания?

— Да, именно так я и полагаю! Он сказал, что желает послать в дар ублюдку Кирану голову Изгары в туесе с медом. Запомни: если он только коснется его тела, клянусь, этот город запылает единым погребальным костром!

— Не надо горячиться, — качнул головой вождь ингри. — Сначала тризна, остальное — потом. Обещаю, Фарейн не навредит телу моего друга Изгары… А сейчас прости — я должен проследить, чтобы в сани с телами Мины и Кежи была положена их доля взятой с боя добычи — луки, мечи, доспехи…

— Послушай, — нахмурился Илень, — Кежа был храбрым бойцом и довел до конца дело, которое хотели бы исполнить мы все. Он убил проклятого Джериша, и мне не жалко для него хоть всего, что мы собрали на поле боя! Но… друг, не держи на меня зла — твоя Мина была заодно с Джеришем. Она зарубила твоего побратима у меня на глазах!

— Да, — безразлично кивнул Учай. — Она пошла против меня. Против нас. Но разве ее братья и воины рода Карью запятнали себя предательством? Они храбро сражались за меня. Так зачем бесчестить целый род из-за одной лживой девки? К тому же я не хочу, чтобы Мина являлась ко мне по ночам из-за Кромки, требуя схоронить ее как должно. Пусть забирает в Дом Дедов и свою, и мою долю добычи. Это будет мой последний подарок ей.

— Хорошо, пусть так, — буркнул Илень. — Ты щедр. Это твое дело. Но ты запомнил мои слова — никто не должен коснуться Изгары!

— Конечно. И кстати, прикажи своим дривам быть подле костров, когда начнется обряд.

Крада находилась примерно в полете стрелы от городских стен. Местные жители, за исключением немногих доверенных лиц из пешей стражи, сюда не допускались. Еще при Киране здесь были отрыты и укреплены камнями ступени, ведущие на широкую площадку, где сейчас должны были запылать священные костры.

Погребение полагалось проводить перед самым рассветом, чтобы души погибших вознеслись к Исвархе с первыми лучами восходящего солнца. Приготовления начались еще с ночи. Холм окружили дривы с горящими факелами, так что на ступенях, по которым поднимали тела убитых, стало светло как днем. Мертвых арьев, обряженных в лучшие доспехи, уложили на поленницы, и жрецы в лисьих шубах, с золотыми подвесками в виде лика Исвархи на груди, начали медленно обходить их, поливая дрова маслом и сопровождая священнодействие мрачным торжественным пением.

Когда пение смолкло, из толпы стоявших в отдалении придворных вышел Фарейн. Как градоначальник и самый знатный из оставшихся в живых арьев, он взял факел и обошел все костры, поджигая их один за другим. Пламя мгновенно взметнулось в чуть сереющие небеса, загудело, завыло, воздух задрожал от жара, заставляя присутствующих пятиться. Потом вокруг раздалось дружное "ах!" — пламя самого высокого костра, на котором лежало тело Джериша, изменило цвет и исторгло в небо снопы искр. Вновь запели жрецы, провожая души героев к их небесному прародителю.

Учай, стоявший рядом с наместником, недовольно поглядывал на потрясенные лица допущенных на краду именитых дривов, которые отродясь не видывали ничего подобного. Ему вспомнился жрец Хаста, который однажды что-то бросил в костер, и тот начал точно так же плеваться искрами. "Надо будет узнать, что жрецы сыплют в огонь, — подумал он. — Мне оно тоже пригодится…"

Но что бы там ни думал Учай, а действо понемногу захватило и его. Вскоре он перестал вертеть головой и не мигая уставился в огонь. Любое пламя, хоть с искрами, хоть без, с детства завораживало его. Еще там, в доме на берегу Вержи, он любил подолгу глядеть в багровеющее нутро каменки, наблюдать за языками пламени, пожирающими крепкие поленья. Глядел, как чернела и скручивалась береста, как твердое дерево превращалось в серую золу и хрупкие уголья, и его ладони потели, а сердце почему-то колотилось быстрее. Порой ему казалось, что он видит пляшущих на сгорающей растопке огненных духов. В детстве он пытался разговаривать с ними, но насмешки братца Урхо заставили его отвратить взор от тех, кто живет в пламени. И он почти забыл о них — когда бы не она .

Учай вспомнил залитый огненным заревом небосвод и темноволосую деву с неисчислимой вороновой свитой… Тонкие нежные пальцы ее рук и черные могучие крылья в полнеба. Глаза, от которых его кровь бурлит и превращается в пламя. Вечный огонь, не требующий ни растопки, ни горючей земли, сжигающий и возрождающий к жизни.

"Эта жертва — тебе", — шептал Учай, глядя, как столп пламени, меняя цвета, течет в небеса, взвивается и плещется над высокой поленницей Джериша, будто царское знамя. Жрецы пели, тревожа рассветное небо. Служки, выстроившиеся у них за спиной, подтягивали слова торжественного песнопения, так что Учай невольно заслушался, хоть и не понимал их языка.