Игорь Прососов - В тенях империи [litres]

Жизнь вдруг показалась прекрасной.

…Столица была ярка. Столица была хороша той звонкой и в то же время основательной прелестью, что царит всего пару недель в году – ранней зимой и в краткие два-три дня перед Великим постом.

Воздух звенел от легкого морозца, солнце сверкало на свежем снежке – чистом, словно одежды архангела, – и казалось: до Рождества подать рукой.

Холода, нагрянувшие в столицу в этом году рано, в самом начале октября, вступали в свои права. Мне было положительно нечем заняться.

Александр Трифонович отбыл в муравейник МИДа прямо из космопорта. Я же, ознакомившись на экране комма с повелениями вышестоящего начальства и осознав, что до назначенного часа времени еще порядком, побрел по улицам, узнавая и не узнавая родной город.

Когда-то пешеходные, проспекты и переулки вновь, как в давно забытые времена до аэрокаров, сжались до полосок тротуаров у самых домов. Грубые наземные электромобили трещали по брусчатке.

Впрочем, по сравнению с последним моим отпуском пешеходы, кажется, начали отвоевывать позиции, а над головами их нет-нет да пролетало что-то напоминающее транспортные средства.

Жизнь шла своим чередом.

Почему-то показалось зверски обидно, что, вместо того чтобы делать дело, помогать отстраивать мир, сидеть в кокпите ладьи или фрегата – а я бы смог, все-таки по армейской специальности пустотный навигатор, – так вот, вместо этого все мои заботы сводятся к обеспечению экспорта ананасов и мате.

Да, у нас стреляют. Есть партизаны, как не быть, и есть вербовочная работа с ними и их противниками.

Но все из-за ананасов – будь они прокляты!

Впрочем, чуть позже, остановившись у ларька, в котором лоточник-хитрован деловито раздувал сапогом угли самовара – самый шик! не пропадет! – испив чайку и закусив тульским пряником, уловил в глубине души краешек на удивление не моей мысли.

Вот идет барышня в заячьей шубке. Блестит глазами. Подмигнуть ей – хорошо. И чай хорошо, а с пряниками так вообще замечательно.

Посади девушку на хлеб и воду, замотай в рванину – может, и выручит страна копеечку. И может даже, попади эта копеечка ко мне или на флот, – что-то восстановим, спасем ноль целых сколько-то там тысячных средней человеческой жизни…

Статистика – штука капризная, так сразу не посчитаешь.

Но сколько мы при этом разрушим?

И чего стоит человеческий облик?

«Раздай имение свое», – сказано нам. Но сказано и «когда творишь милостыню, не труби перед собою, как делают лицемеры».

От одного пряника не случится беды. Он никого не убьет. А людям – им от этого легче.

Возможно, пока столица требует ананасов, страна живет; мы к чему-то стремимся. Пусть к полному желудку, но стремимся.

А быть может, это самооправдание мерзкого, пошлого чревоугодия. Кто даст ответ?

…В драку влип совершенно нечувствительно и сам того не ожидая. Посудите сами – вот ваш покорный бодрым шагом движется по улице. Выправка – во; взгляд лихой и придурковатый; для барышень улыбка легкая наготове.

А вот навстречу ему из подворотни выбегает городовой, да какой – борода дыбом, волосы столбом, на лице выражение будто у тигра, которому наступили на хвост. Сейчас рвать начнет.

«Караул, – кричит, – православные! Убивают! Убьются! Наши не поспеют, помогай!»

Кого? Кто? Кому? А черт его знает.

Я, конечно, не полиция. Ни разу. И мелькнула в голове подленькая такая мыслишка – уж не ловят ли меня, многогрешного, на старый трюк?

Мелькнула и пропала. Людей на улице много – и все за шалым стражем порядка в подворотню.

Ну я, натурально, за ними.

Игольник вытащил, рожу кирпичом сделал… Встала толпа в проходе узком – не протолкнуться.

– Разойдись! – ору и ствол над головой подымаю.

Эх, всем хороши игольники – и бьют дальше пулевого оружия, и баллистический компьютер ого-го, как из винтовки пали, только беды две имеют: стоят как звездолет небольшой и тихие.

Что тихие – при моей службе очень даже полезно. Обычно. Вот только толпу тишиной не распугаешь.

Впереди – лязг непонятный и крики. Эх, догорай моя лучина!..

Заорал:

– Разойтись, военная полиция!

Сработало. Послушались. В стороны подались.

А я уж было приготовился «Имперская Безопасность» закричать. После чего с неполным служебным, волчьим билетом и чувством глубокого внутреннего удовлетворения вылететь на гражданку.

Такого ни одна протекция не стерпит.

Хорошо, Бог упас – идея вовремя пришла.

Протолкнулся, понял – дважды верно угадал.

Под любовно разбитой камерой наблюдения разворачивалась сцена из исторического романа. Дрались четверо. Двое на двое. Шпаги блестят; царапины алеют; рожи сосредоточенно-возвышенные…

Мальчишки. Курсанты. Дебилы конченые.

Это они до первых выпущенных кишок такие. Как дерьмом завоняет да кровищей захлестнет – вся романтика мигом сгинет.

Вот только доводить до такого излишне.

Сделал шаг вперед.

…Давно ли я сам таким был? Три года назад? Пять лет? Семь? В драке время – понятие относительное. Курс у ребят, судя по нашивкам, последний. Братья по alma mater, выходит: чтобы это понять, на нашивки смотреть не нужно. Кто, кроме флотских, фехтовать учится? Никто.

Зато для пространственного ориентирования полезно.

…Это плохо, это очень плохо, что курс последний. Но шаг вперед, пространственное, чтоб его, ориентирование, ударить мальчишку с рыжими лохмами под коленку, так, чтоб в падении развернуло.

Дальше – принять шпагу на ладонь. Это очень сложно – принять заточенную шпагу на ладонь, если это тяжелый, историчный, как говорится, клинок. Давно не практиковался.

Получилось!

А теперь вывернуть рыжему запястье – так можно сломать, но это много лучше дымящейся требухи на снегу и уж точно приятней стрельбы.

Перехватил рукоять правой, не глядя двинул по кумполу гардой – отдохни, молодежь.

Не обращать внимания на кровь из располосованной ладони. Главное – не обращать внимания.

Я боюсь крови.

…И все же интересно, как они умудрились раздолбать камеру? Ствол? Было бы громко, а глушитель им никто не продаст, вернее, сами не купят – приличные ребята, в Вышку кого попало не берут.

Игольник? Денег не хватит. Камень? Не пробьет. Мы в свое время…

Я боюсь крови. А они не такие, они не знают цену крови, им пара царапин, что друг другу поставили, – как волчатам запах добычи.

Добыча – вот, со шпагой чужой стоит.

Обратили наконец внимание. Ну, за исключением пребывающего временно в нетях владельца дрына.

– Цыц, чижики! Давно на гауптвахте не сиживали? – рычу. – Прекратить побоище. В унтеры, на Камчатку, белых медведей объезжать…

– Свинья! – тоненько всхлипнул паренек со сломанным носом, из которого текла кровь. – Бей свинью!