Шимун Врочек - Питер. Битва близнецов [litres]

– Это должно что-то означать?

Человек, назвавшийся «Убером», махнул рукой:

– Ни черта это не значит. Слушай, брат Юра, а что тут…

Его прервал долгий чудовищный крик. Гость вздрогнул от неожиданности и замолчал. Юра поежился. Насколько он привычный, а все равно каждый раз мороз по коже. Бррр. И ведь все душу вынет, сволочь.

Гость насторожился, огляделся, прислушиваясь. Лицо внимательное, черты лица заострились.

Чудовищный крик то затихал, то становился громче – но все длился и длился. Это было похоже одновременно на плач ребенка и вопль боли тысячи людей. И победный крик обезумевшего от крови птеродонта.

Гость покрутил головой. Глаза холодные, прищуренные.

«Глаза убийцы», – подумал Юра. По спине пополз холодок. Но в следующее мгновение он отогнал эту мысль.

Крик оборвался. Но еще несколько секунд казалось, что он продолжает звучать – колеблется чем-то вроде эха в натянутых, как струна, нервных волокнах.

«Что, черт побери, это было?» – подумал Убер.

Он выпрямился, посмотрел на Юру. Парень заметно занервничал, отводил глаза. Убер оглядел его с интересом. Русский или белорус, может быть. Лет шестнадцать, возможно, чуть больше. Шатен, сложение довольно хлипкое, но это может пройти с возрастом. Вдруг он вообще квадратом будет. Взгляд слегка близорукий. А вот это в условиях метро редко проходит. Вид у парня недовольный. Тонкие черты лица. Несколько прыщей украшают высокий лоб. «Как тебя там? Юра, кажется? – подумал Убер. – Дуралейкин… Черт, вот же сочетание имени-фамилии. Не хочешь, а оговоришься».

Юра наконец грубо сказал:

– Чего?!

Убер почесал затылок, затем лоб. Затем опять затылок. Легкий массаж затылочной области всегда помогал ему соображать.

– Что это было? – спросил он наконец.

– Не знаю, – сказал Юра.

Убер усмехнулся. Ну, конечно, конечно…

– Серьезно?

– Да, а что? – с вызовом спросил Юра. Уши у него покраснели.

«А парень-то совсем не умеет врать».

Убер хмыкнул.

– Я же вижу, что ты врешь.

– Вру и вру, тебе-то какое дело? – сказал Юра. – Станция не твоя.

Убер засмеялся.

– Что смешного?!

– У тебя уши горят, брат Юра. Чувствуешь запах? Будь на тебе противогаз, уже резина бы оплавилась. Ладно, не хочешь, не отвечай. Ты прав, станция не моя. Да мне и неинтересно, в общем… – Убер пожал плечами.

Скинхед отвернулся, сунул «химзу» в мешок для санитарной обработки. За спиной – молчание. Убер закинул наживку и ждал. Он стянул шнурки мешка, обмотал вокруг горлышка и затянул.

Юра заговорил, нехотя и сквозь зубы, как под пыткой:

– Это туннели стонут.

Убер быстро повернулся. Поднял брови.

– Правда?

Юра кивнул.

Убер опустил мешок на пол. Задумчиво погладил кончиками пальцев шрам над бровью.

– Как трогательно, – сказал он. – Как, не побоюсь этого слова, поэтично.

Юра замолчал. Насупился и закрылся. «Ну, чтоб тебя».

– Обиделся, что ли?

Молчание. «Вот черт. Это ведь почти ребенок».

Убер заговорил серьезно и мягко:

– Извини, брат Юра. Все нормально. Это твой монастырь. И твои правила.

– Мой – что? – Парень поднял голову, в глазах плеснулось недоумение.

Убер тяжело вздохнул. «Боже, мы теряем культуру».

– Станция твоя.

Считается, что телефон Бога – белый, но Мика во сне всегда видит серый.

Она открывает дверь и входит в комнату. В комнате стоит обшарпанный деревянный стол, отделанный желтым шпоном, на столе – серый, тусклый от осевшей на нем пыли, телефон. С витым длинным проводом. Совершенно допотопный телефон.

Девочка снимает трубку. И очень осторожно прикладывает к уху. Мика однажды видела, как это делал Мэр, такое простое движение. Почти как почесать руку или нос. Нос у Мики почему-то всегда чешется.

В трубке – тишина. А потом, если прислушаться – словно где-то далеко звучат гудки.

– Алло? – говорит Мика далеким гудкам.

В трубке – тишина. И легкое электрическое гудение на грани слышимости.

Мика повторяет:

– Алло? Алло!

Тишина.

Мика, уже в отчаянии, кричит в трубку:

– Алло, меня кто-нибудь слышит?!

Тишина.

Убер прислушался. Снизу, из туннеля доносились металлические удары, далекий перестук колес. Звуки приближались.

– Что это? – Убер посмотрел на Юру. Тот пожал плечами.

– А! Это мортусы.

Скинхед закинул на плечо баул с химзой и дробовик, подошел к люку. С вентиляционными шахтами в Питере всегда засада – метро очень глубокое, до туннеля и станции вниз пятьдесят метров, а то и все сто. И спускаться обычно приходится по ветхой ржавой лестнице. Здесь метров шестьдесят, наверное.

«Ох, грехи наши тяжкие», как говаривала бабушка Убера. Откуда-то сверху капала вода.

Убер вздохнул. Ну, с богом. Потянулся и взялся ладонями за мокрый металл лестницы, встал на ступеньку, затем на следующую. Под ним была гулкая пустота. Чудовищный колодец.

«Ух, высоко».

Когда спускаешься в темноте, появляется ощущение – лестница бесконечная, внизу ад и что-то жуткое, страшное и, блин, соскользнет рука и все, отлетался. Убер усилием воли вернул себе ощущение высоты и продолжил спуск.

В какой-то момент ему снова показалось, что это будет длиться вечно. Это его, Убера, персональный ад. Он усмехнулся. Что он будет спускаться и спускаться вечно, а внизу его ждет то чудовище, что кричало. Убера передернуло. Чего только не придумаешь в темноте… Бред какой-то.

Скоро он подумал, что сдохнет. Ржавая лестница скрипела под его весом и покачивалась. Убер мерно спускался.

Лестница наконец закончилась. Убер ударился пяткой в землю, помедлил – кажется, все, и поставил на пол вторую ногу. Здесь, в тамбуре вентшахты – глубокая темнота. Скинхед вынул из поясной сумки и включил фонарь. «Хоть это у меня осталось». Щелк – и луч света вырвался в подземную темноту, осветил ржавеющую вентиляционную установку. Убер пошел вперед – вот огромный вентилятор, тоже ржавый, в слое пыли, он перекрывает туннель; левее вентилятора, в перегородке – ход. Убер пригнулся, протиснулся в узкую дверь.

Вскоре он вышел из ВШ, спустился вниз, к путевому туннелю. Луч фонаря пробежал по заросшим пылью тюбингам. Звук приближался. Действительно, вскоре из темноты туннеля выехала дрезина мортусов. Катки скрежетали по ржавым рельсам. Путевой фонарь светил тускло и слабо.

Убер вгляделся.

На прицепной платформе лежали два брезентовых свертка, по форме – человеческие тела.

Мортусы были в серых брезентовых плащах с капюшонами, закрывающими головы, в белых масках на лицах. Фонарь горел на носу дрезины, освещая неровным подрагивающим светом отрезок туннеля. Батарея у них садится, подумал скинхед. Понятно.

Дрезина медленно приближалась.