Шимун Врочек - Метро 2035: Питер [cпециальное издание] [litres]

В следующее мгновение в камеру ворвался шум и гомон.

Дверь открылась.

После короткой драки в открытый проем закинули Уберфюрера.

Дверь закрылась. Молчание.

– Как ты? – спросил Иван, глядя на распростертого на полу скинхеда. Да на нем живого места нет…

– Даже бить не умеют, – с презрением произнес тот. – Одно слово: бабы.

– Хоть и бабы, но какие-то здоровенные они, ваши кастраты. – Убер, кряхтя поднялся, почесал затылок. – Тьфу ты. – Он сплюнул красным. – Почему, Проф?

– Очень просто, – сказал Водяник. – Вы в плену заблуждений.

– Ага. – Уберфюрер ухмыльнулся. – Я оттуда и не выходил.

– Итак, – сказал Проф. – При проведении операции в юном возрасте у мальчиков происходит изменение гормонального баланса. Рост костей не подавляется тестостероном, как обычно у подростков, а наоборот – вследствие чего высокий рост, длинные руки, бледная гладкая кожа. То есть все это кастраты обычно получают в наследство от…

– Мясницкого ножа, точно, – закончил Уберфюрер.

– Вы будете меня и дальше перебивать?! – возмутился Водяник.

– Простите, Проф, – сказал Иван. – Он больше не будет.

– Кастраты – высокие сильные люди. Во времена Ренессанса существовал целый бизнес на кастрированных мальчиках. Они пели в церковных хорах, выступали в опере, вели жизнь избалованных вниманием публики звезд. По сведениям историков, в те времена кастрировалось до пяти тысяч мальчиков в год…

Уберфюрер выглядел потрясенным.

– Да пиздец какой-то! Их самих надо бы.

– Единственные дошедшие до нас записи пения кастратов – это пластинка, записанная одним из последних знаменитых оперных кастратов – Алессандро Морески. – Профессор хмыкнул. – Да уж.

– Вы ее слышали? – спросил Иван.

– Да. Ощущения… странные, прямо скажу. А тут услышать вживую… – Водяник задумался.

Иван оглядел компанию. Веселого, прямо скажем, мало. Только вырвались из плена, расслабились – и снова плен. Кузнецов сидел потерянный. Профессор задумчивый. Мандела невозмутимый. Уберфюрер – злой, облизывал разбитую губу и хрустел костяшками.

– Как оно? – спросил его Иван.

– Здорово. Просто слов нет. – Уберфюрер передернул плечами. – Там нас ослепить собирались, а здесь что – кастрировать?

Приятная перспектива, однако.

– Лучше уж ослепить, – пробормотал Иван.

– Понимаю тебя, брат.

Время шло. Зачем их, черт возьми, взяли? Иван начал ходить из угла в угол камеры.

– Долбаная неопределенность, – сказал Уберфюрер вслух. – Ненавижу!

– Я тоже, – поддакнул вдруг Мандела.

Тяжелый взгляд голубых глаз скинхеда медленно, словно входящий в плоть нож, пронзил негра. Уберфюрер повернул голову чуть в сторону, словно расширяя рану, чтобы пошла кровь… и выдернул взгляд. Закрыл глаза.

Мандела пошатнулся.

– Правильно говоришь, – сказал Уберфюрер, сидя с закрытыми глазами.

– А выгляжу неправильно? – спросил Мандела с вызовом. – Ну, извини.

Убер поднял веки.

– Видишь, тебе даже не надо ничего объяснять, – сказал он. – Умничка!

– Иди ты знаешь куда, – сказал Мандела почти беззлобно.

Иван встал между ними.

– А ну хватит! Заебали уже. Мы сейчас в одинаковом положении находимся. И выбираться нам придется вместе – хотите вы того или нет. Устроили тут детский сад, бля. А те, за стеной, слушают и радуются.

– Ну все, понесло в демагогию, – поморщился Убер. Но выступать на время перестал. – Ты бы лучше его спросил, что он на Просвете забыл?

Иван посмотрел на негра. А ведь действительно…

– Да так, – уклончиво сказал Мандела. – Дела.

Иван внимательно оглядел посланца Техноложки и мысленно поставил галочку: выспросить того попозже. Что-то за этим крылось… интересное.

Через час Ивана забрали на допрос. Два высоченных кастрата – бедра у них были по-женски широкие, походка соответствующая – привели его в крошечную комнатку под платформой. Под потолком горела энергосберегающая лампочка; холодный белый свет ложился на лицо сидящего за столом – тоже кастрат, решил Иван, но такой… молодцеватый.

– Садитесь.

Иван сел. Стул под ним скрипнул.

– Это ваш паспорт? – спросил молодцеватый. Показал Ивану развернутый документ. Фотография там была сделана, еще когда обладателю паспорта было лет семь-восемь. Плохого качества, затемненная.

По этой фотографии с тем же успехом можно было опознать и Убера, и даже Манделу.

– Мой, – сказал Иван.

– Горелов Иван Сергеевич, правильно? – Молодцеватый смотрел с равнодушным, профессиональным интересом. Чем-то он напомнил Ивану Орлова – начальника СБ «Адмиралтейской». Та еще сволочь.

Кулаки сжались.

Что мне ты, подумал Иван. Я с Мемовым глаза в глаза общался. Иван расслабился и откинулся на стуле.

– Отвечайте на вопрос, пожалуйста, – сказал молодцеватый.

– Правильно.

– Что правильно?

– Что я – Горелов Иван Сергеевич. – Иван выпрямился. – Или вас что-то другое интересует? Еще я увлекаюсь коллекционированием открыток с видами на Петропавловскую крепость.

– Не надо умничать, – заметил молодцеватый. – Это в ваших же интересах… Следующий вопрос: на какой станции вы родились?

Иван хмыкнул.

– Я родился до Катастрофы вообще-то. Чем вы хотите загнать меня в угол? Станционным штампом? Это было бы забавно.

– У вас штамп «Площади Восстания», верно?

– И что? Я там оказался после Катастрофы, – соврал Иван. Впрочем, это написано в его фальшивом паспорте, а значит для Горелова Ивана Сергеевича это не совсем ложь. – Это преступление?

– Нет, – сказал молодцеватый. Неожиданно сложил папку, поднялся. – Это совпадение.

Совпадение? Иван не понимал. Допрашивающий вел какую-то странную игру. Странную и тревожную. Затылок опять раскалывался. Или опять чертова интуиция, или травма. Лучше бы травма, подумал Иван. Достали меня уже эти предчувствия…

Молодцеватый пошел к двери. Вдруг на пороге остановился, словно что-то вспомнил. Повернул голову.

– Вашего отца как зовут? – спросил как бы между прочим.

– Сергей. – Врешь, на такой ерунде меня не поймаешь.

– Вы его помните?

Интересный вопрос.

– Нет, – сказал Иван. Не стоит лгать больше необходимого. – Очень смутно. Он нас с матерью отослал, понимаете?

– Понимаю, – сказал молодцеватый. – Спасибо за откровенность, Иван Сергеевич. Вас отведут на отдых.

Это теперь так камера называется? Впрочем, грех жаловаться. После станции слепых ему любая камера, где есть освещение, в радость.

– Ну, как? – поднялся Кузнецов. – Что спрашивали?

Иван отмахнулся, сел на койку, прислонился к стене. Надо подремать, пока есть возможность.

– Я выразитель чаяний народа, – заявил Убер, развалившись на узкой койке.