Макс Мах - Пилот ракетоносца [litres]

«Мичман? – удивился Эрик. – Ах да! Она же ничего не знает! И никто ничего не знает…»

– Знакомься, Эрик, – между тем продолжила представление Анна, – это мой двоюродный брат лейтенант Ги д’Аламбер, – указала она на того мужчину, который только что заглядывал ей в лицо, – и мой… – тут она неожиданно смутилась, но все-таки довела дело до конца: – Мой жених лейтенант Роберт Шотт.

– Очень приятно! – склонил голову в приветствии Эрик.

Настроение у него разом упало, и он с горечью вынужден был признаться самому себе, что, вопреки логике, обращаясь к Анне, все еще на что-то надеялся. Глупая ситуация, право слово! Он ведь за ней никогда не ухаживал, да и виделись они не так, чтобы часто. Тогда с чего вдруг такая вселенская скорбь?

– О! – сказал между тем лейтенант Ги д’Аламбер, даже не попытавшийся изобразить какую-либо форму вежливости. – Я помню вас, мичман. Это же с вами произошел скандал, когда вы подделали свои документы? Там вроде даже до ареста дело дошло. Или я что-то путаю?

– Нет, господин лейтенант, – нарочито вежливо ответил Эрик. – Вы ничего не путаете. Меня тогда арестовала служба безопасности.

– Но в тюрьму вы не сели?

– Как видите, я на свободе.

– Эрик участвовал в битве при Фронтире, – поспешила вступить в разговор Анна. Судя по всему, ей не понравился тон собственного брата, да и тема, наверное, тоже. Ги наверняка использовал сейчас информацию, почерпнутую из рассказов самой Анны, и это было явно совсем не то, чего она могла от него ожидать в этот момент.

– Твой ракетоносец числится в списке общих потерь, – сказала она, переводя взгляд на Эрика.

– Да, я в курсе, – кивнул он в ответ. – Произошла досадная ошибка…

Сначала он хотел рассказать ей все, как есть. И может быть, даже похвастаться своим нынешним положением, но то, с каким пренебрежением смотрели на него Ги и Роберт, напрочь отбило у Эрика желание не только о чем-либо рассказывать, но и говорить с ними вообще. При этом он понимал, что лично Анна к нему относится совсем по-другому. Она ему симпатизировала еще с тех пор, когда спасла от расправы в космической академии, но, с другой стороны, Ги был ее братом, а Роберт – женихом.

– Давайте сядем вместе, – предложила Анна. – Ты ведь здесь один?

Стоило отказаться, но Эрика подвела привычка соблюдать приличия, и он согласился. Ничего хорошего из этого, разумеется, не получилось. Сначала они вяло пытались изобразить некую видимость дружеского общения, – при этом Анна слишком очевидно нервничала, а ее брат нарочито пытался Эрика поддеть, – потом Анна вышла в дамскую комнату, и все закончилось.

– Эрик, – обратился к нему Ги, – могу я попросить вас на два слова тет-а-тет?

– К вашим услугам, господин лейтенант. – Что бы он сейчас ни чувствовал, о чем бы ни думал, Эрик держал себя в руках. Он уже понял, что ничего хорошего из этого разговора с глазу на глаз не выйдет, но, сказав «А», вынужден был продолжать.

– Вот что, мичман, – Ги не стал искать окольных путей, а с ходу перешел к делу, – я не знаю, что там у вас было с Анной, и знать не хочу. Но сейчас вы здесь никому не нужны. Ни ей, ни мне, ни Роберту. Анну ожидает блестящее будущее. Ее приняли в ВАКУ. Знаете, что это такое?

Эрик знал, но не стал ничего говорить. Просто кивнул и выжидающе посмотрел на собеседника.

– Роберт для нее отличная партия, – продолжил тот. – Он, конечно, не опустится до мелких подозрений… Кто вы, и кто он! Но тем не менее ваше присутствие будет его раздражать, а мне бы этого не хотелось. Он, знаете ли, не только жених Анны, но и мой друг… К тому же знакомство с вами может бросить тень на мою сестру… да и на меня тоже.

– Хотите, чтобы я ушел?

– Да.

– За мое пиво заплатите?

– Могу даже заплатить вам отступного, – улыбнулся лейтенант. – Вот…

Он полез в карман, предполагая, видимо, достать деньги, но Эрик его остановил.

– Не стоит! Честь имею! – С этими словами он развернулся и пошел прочь.

Он был не просто зол, он был взбешен. Его душил гнев. Пожалуй, впервые в жизни он почувствовал себя по-настоящему униженным и оскорбленным. В таком состоянии, в каком он находился сейчас, Эрик мог наделать множество непоправимых глупостей. Сказать слова, о которых потом пожалеет. Выставить себя глупцом и простофилей. Избить Ги. Кого-нибудь убить… К счастью, ничего подобного он не сделал. Понял, чем может обернуться вспышка неконтролируемой ярости, и ушел. Ничего не стал говорить Ги. Не остался в ресторане. Не попытался объясниться с Анной. Слишком больно. Слишком опасно. И к тому же унизительно и бессмысленно.

Всю свою жизнь Эрик боролся за существование. Выживал любой ценой, а значит, не мог позволить себе быть слабым. Злость, обида, гнев – удел ничтожных людей. Так он считал и никогда не тратил силы на негодование, ярость и раздражение. Только слабые поддаются эмоциям, сильные – находят способ уйти от конфликта, обойти препятствие, превратить обиду в презрение, а гнев в холодную терпеливую ненависть. Но сегодня, сейчас, как раз тогда, когда колесо Фортуны внезапно вознесло его на такую невероятную высоту, Эрик едва не дал волю чувствам…

В ту ночь он гулял по городу до рассвета. Думал. Осмысливал произошедшее. Решал, что и как ему теперь делать. Как вести себя с Анной, с которой они неминуемо встретятся в училище, с Ги и Робертом, с другими людьми. Он приводил себя в порядок, шаг за шагом восстанавливая контроль над эмоциями, восстанавливая защиту, в основе которой лежали отдающее цинизмом понимание того, как устроен этот мир, и холодное презрение по отношению ко всем, кто мог оспорить его право на собственное место в этом мире.

В целом ему удалось справиться с самим собой всего за одну ночь. Однако потребовалось еще несколько дней, чтобы окончательно прийти в себя и вернуться к привычной холодноватой отчужденности по отношению ко всем и вся. Эрик уходил из общежития рано утром и возвращался поздно вечером, а то и ночью – если возвращался вообще, – так что практически никого из будущих однокашников [40] Не путать с одноклассниками. В данном случае речь идет о тех, «с кем вместе ел кашу». Однокашник – товарищ по обучению, воспитанию. и преподавателей ни разу не встретил. Бродил по городу, заходил в музеи и на выставки, обедал в приличных, но отнюдь не пафосных ресторанах, слушал музыку и ходил на спектакли. Вечером позволял себе кружку пива или пару шотов виски, но если шел танцевать, то уже ни в чем себе не отказывал и стабильно завершал день в чужой постели. Семь дней, три девушки, симфонический концерт, две оперы и четыре музея – таков был итог.

Даже накануне церемонии представления Эрик не изменил уже успевшему сложиться модусу операнди [41] Модус операнди ( лат . Modus operandi) – образ действия. . Он лишь привел в порядок мундир, пошитый для приема в императорском дворце, постригся и лег спать в двенадцать пополуночи, чтобы встать в шесть и отправиться на пробежку. По-видимому, вследствие намечающихся торжеств, беговая дорожка оказалась пуста. И Эрик спокойно пробежал необходимые ему сегодня десять километров. Сбросив остатки напряжения, он принял контрастный душ, побрился и отправился в кантину, полагая, что в начале десятого народу там будет мало, если будет вообще. Его ожидания вполне оправдались. Зал был пуст – народ активно готовился к церемонии представления, назначенной на десять пятнадцать, – и Эрик позавтракал в одиночестве. Так что все шло по плану, пока он не подошел к стойке бара, чтобы выпить чашку крепкого кофе и, быть может, присовокупить к ней пятьдесят миллилитров виски. Не успел он сделать заказ, как открылась дверь с улицы, и прямо на Эрика, обернувшегося на звук, вышли именно те три человека, которых он меньше всего хотел видеть этим утром. То, что он встретит на представлении Анну, ее брата и жениха, было известно заранее. Речь во время той их последней встречи о том ведь и шла, что младший лейтенант Анна Монк поступила в Высшее командное. А о том, что лейтенанты Ги д’Аламбер и Роберт Шотт учатся на втором курсе того же училища, Эрик узнал, просмотрев списки слушателей. Но вот встретиться с ними в кантине за полчаса до начала торжественного приема первокурсников он не только не ожидал, но и не хотел. Однако случай распорядился по-другому.