Михаил Баковец - Джинния [СИ]

За столами сидели трое мужчин. Двое белых бородатых в расстегнутых куртках, вместе за одним столом, и жевавшие из одной жаровни что-то и часто прикладывающиеся к большим деревянным кружкам и индеец в самом дальнем углу, накачивающийся чем-то крепкоалкогольным прямо из бутылки. Рядом с каждым у стола стояло длинное ружьё, у индейца оружие было украшено кожаными шнурками, болтающимися вдоль ствола, как бахрома на скатерти.

На нас внимание практически не обратили, парочка трапперов быстро мазанула взглядом и продолжила насыщение.

Я постучал пальцем по доскам рядом с окошком (решил, что это аналог барной стойки и не ошибся).

— Кого там черти принесли? — простуженным голосом отозвались с той стороны… на французском. Я не полиглот, но в школе пришлось изучать несколько лет этот язык, после чего, как только учительница уволилась, нашу группу кинули на английское направление. Повезло, что «француженка» была мастером в своём деле и работала не столько по школьной программе, сколько по лично разработанному плану. Правда, сейчас я мог лишь понимать сколь-нибудь чужую речь, а вот связать пару предложений — увольте.

— Месье… мм… блин, — дальше я решил продолжить на английском, забив болт на предупреждение вчерашнего траппера. — Уважаемый, мы хотели бы продать кое-что и купить кое-что…

Стук ложек стих, как по волшебству, оба завтракающих повернулись в мою с Барминой сторону, при этом как-то очень нехорошо посмотрели. Индеец также прервал свои возлияния, но в отличие от белых, он пошёл дальше — достал из ножен на поясе узкий длинный клинок с чуть изгибающимся лезвием и слегка заплетающимся голосом произнёс:

— Красномундирники сами принесли нам своим скальпы.

И я его отлично понял, хотя говорил он не на французском или английском. И это был не немецкий, на котором я знал несколько сотен слов и пару дюжин предложений.

— Мы не англичане, но французского никто из нас не знает, — на языке индейца ответил я.

— Команчи?

Скрипнула заслонка, прикрывающая окошко, с той стороны ярко засветил ацетиленовый фонарь — не чета давно нечищеным керосинкам. Вместе с фонарём почти мне под нос был выставлен монструозный капсульный пистолет с калибром ствола эдак восьмого. К счастью, оружие было направленно вверх, хоть и в опасной близости от моего лица.

— И не команчи. Русские мы, — ответил я. Хорошо, что я приказал Бармине вести себя очень тихо, пока не проявят к нам откровенной вражды. Не представляю, чтобы сейчас могло произойти, дай я волю джиннии.

— Русские? — недоверчиво на неплохом индейском протянул трактирщик или торговец (чёрт его знает, с кем я тут беседы веду). — Вас здесь никогда не было… и что-то твоя скво не похожа на тебя, на местную краснокожую больше смахивает, чем на честного европейца.

— В России много национальностей, не только белые. Так что там по моему делу или так и станешь махать пистолетом перед носом?

Собеседник хмыкнул, прижал большим пальцем «собачку» снял капсуль и поставил курок в безопасное положение.

— Ну, показывай свой товар, — произнёс он голосом известного игрового персонажа из тематики апокалипсиса, даже фраза почти ничем не отличалась.

— Вот хаба… товар в смысле. Волчьи шкуры сырые, промороженные. Все чистенькие, без единой дырочки, — я с облечением снял с плеча тугой свёрток со шкурами и положил на полку напротив окошка. — Ещё винтовку капсюльную хочу продать, хорошую.

— Это ещё смотреть нужно, насколько она хороша, — буркнул торгаш. — За шкуры двадцать франков даю и мне плевать на их состояние. Хоть скальпы, хоть шкуры — двадцать франков и не су больше.

И кто мне подскажет, сколько это — двадцать франков? Много? Мало?

— Здесь десять штук, — хлопнул я по тючку.

— На улице под притолоку у порога повесь, потом ими займутся. Ружьё показывай.

Я положил на полку «капсюльку», замком к окошку.

— Откуда взял?

— Ерна Джонса знаешь?

— Его тут все знают, отличный траппер, хоть и англичашка, своими капканами выбил половину куниц в горах. Давно, правда, не видать его.

— И не увидишь больше — медведь задрал насмерть в горах. Нашёл его тело и записку, в которой он оставил вот эту винтовку в награду тому, кто похоронит тело.

— И? — поинтересовался собеседник.

— И я его похоронил, — увидев недоверие во взгляде мужчины, припомнил расхожую клятву в тех книгах, что читал запоем в детстве. — На Библии готов поклясться, что его тело не осквернит ни зверь, ни человек после похорон.

— Ну, лады, если так. Сто франков дам за винтовку.

— Сколько?! Уважаемый, это не ширпотреб кремневый — штуцер с капсюльным снаряжением и отличным стволом! Двести пятьдесят франков, или я её себе оставлю.

Собеседник смерил меня тяжёлым взглядом, потом положил на полку передо мною двадцать серебреных монет по пять франков и пять золотых «двадцаток».

— Это за шкуры, а винтовку можешь засунуть себе, куда сам захочешь, — и захлопнул окошко, даже не став проверять количество волчьих шкур. Доверяет или меня на входе уже ждут, или тут настолько суровые нравы, что за обман рано или поздно спросят? Гадать можно было до бесконечности, и всё равно ошибиться, ведь про местные реалии я, если и знаю что, то только смутные воспоминания из книг Фенимора Купера.

Я вышел на улицу, нашёл крюк под крышей чуть в стороне от крыльца, приладил к нему связку шкур и вернулся обратно. Подошёл к окошку и вновь постучал по заслонке:

— Уважаемый, мне бы со спутницей перекусить горячим и комнату снять для отдыха.

— Пять франков за гуляш, хлеб и пиво. Семь — добавлю яичницу с беконом. Комнат нет, тут тебе не Париж, — с явно заметным недовольством в голосе произнёс собеседник, не открывая окошко. — Хочешь ночевать со своей скво — вон там общий зал с лежаками, за ночь беру франк. Или на сеновале — там бесплатно и холодно.

— Пива не нужно, что-то безалкогольное. Можно простой чистой воды, — я положил две монеты по пять франков на полку.

— Молоко сойдёт? — уже более благожелательно произнёс мужчина, вновь открыв заслонку, чтобы забрать монеты.

— Сойдёт.

— Тогда выбирайте стол и ждите, когда принесу еду. Гуляш быстро, он готов и всё ещё горячий, а яичницу нужно жарить.

Пища была простая, но вкусная или мне так показалось после нескольких дней питания пресным подгоревшим мясом и талым снегом.

От ночёвки под общей крышей отказался — хватило одного взгляда, чтобы метнутся прочь из тёмного пропахшего потом и старым тряпьём помещения. Уж лучше на свежем воздухе и чистом сене, чем так.

А вот на улице мы попали в переплёт.

Когда сообщил торговцу (трактирщику или кем он в фактории считался), что выбираем ночлег, который бесплатный и холодный, тот ответил, что через несколько минут подойдёт рабочий, который и покажет нам сеновал, это на тот случай, чтобы мы не сунулись, куда не следует. Сеновалом оказался широкий навес — четырёхскатная крыша на высоченных толстых столбах, вкопанных в землю. То есть, продувалось это строение со всех четырёх сторон, потому и не нашлось желающих ночевать.