Константин Соловьев - Раубриттер (II. - Spero)

Какое-то время он думал, что Альбы решили взять причитающееся им на пятый день. Они с Берхардом пересекали Стылое Плато, ковыляя по колено в снегу, когда Берхард вдруг замер, точно графская ищейка, почуявшая олений след.

- Плохо дело, - пробормотал он, - Старик проснулся.

- Какой еще старик? – спросил Гримберт, бессмысленно вертя головой. Он ощущал лишь потоки холодного ветра, но даже в них угадывалось что-то беспокойное, ветер словно не мог определить, с какой стороны ему дуть и растерянно метался в воздухе.

- Буря, - кратко и мрачно ответил Берхард, - Ох и скверно нам на открытом месте будет… Я вижу одну щель неподалеку. Маловата, но если повезет, то спасемся. Уткнись лицом вниз и держись за камни так крепко, будто бесы пытаются утащить тебя в ад.

Им повезло. Буря, которую «альбийские гончие» почтительно именовали Стариком, обрушилась на плато внезапно, как рухнувший с неба голодный дракон. Гримберт вжался в камни до кровавых ссадин на подбородке и малодушно благодарил судьбу, что не в силах видеть того, что творится вокруг, лишь слышать громовые раскаты, с которым сшибались многотонные валуны, и страшное шипение полосуемого тысячами когтей снега. Будто бы какая-то исполинская и яростная сила, слепая как он сам, впилась в Альбы и теперь пыталась оторвать их от земли целиком.

Буря грохотала несколько часов, потом разочарованный Старик убрался восвояси в свои ледяные чертоги и Гримберт смог перевести дыхание.

- Дед тяжел характером, но не злопамятен, - беспечно пояснил Берхард, отряхиваясь от снега, - Пронесло. Скажи спасибо, у меня ноготь Святого Валентина в ладанке на шее. Вот напустись на нас здесь Три Сестры, тут бы и он, пожалуй, не спас...

Альбы не убили их, хотя для этого у них были тысячи возможностей. Может, их забавляли две настырные букашки, ползущие по бескрайнему пространству одна за другой, а может, Альбы были столь огромным существом, что утратили за много веков способность мыслить, дарованную всякому существу. Как бы то ни было, на пятый день Берхард, разводя костер, произнес:

- Если с утра не напустится восточный шквал, к полудню будем под Бледным Пальцем.

Гримберт, дышавший в скрюченные от холода пальцы, был столь выжат, что ощутил лишь бледную тень радости. Альбы высосали из него куда больше сил, чем он думал.

- Отлично, господин барон. Вы заслужили свою плату.

- Я заслужил ее по меньшей мере трижды! Ты не такой крепкий, каким хочешь казаться, мессир. Тебе просто повезло. По всей видимости, Альбам было просто лень тебя убивать.

- Как думаешь, он еще там?

Судя по хрусту покрытой инеем ткани, Берхард невозмутимо пожал плечами в своей обычной манере.

- Куда он денется? Бледный Палец в стороне от всех троп и путей, туда редко кто заглядывает.

- Но ты же заглянул?

- Искал обход Дикого Кряжа и немного заплутал, только и всего.

- Да, я слышал, как ты рассказывал это приятелям в трактире.

Гримберт расслышал самый приятный звук в мире – сухой треск занявшегося дерева. Берхард всегда мастерски разводил огонь, орудуя кремнем и трутом в любую погоду, даже если случалось заниматься этим на пронизывающем ветру.

- По правде сказать, я тогда всего не рассказал ребятам, - заметил он, подбрасывая хворост, - Прилично я тогда струхнул. Егеря – дело в Альбах привычное. Но чтоб рыцарь… Поджилки как у мальчишки задергались. Он ведь еще и стоял так, точно на марше. Пушки в разные стороны торчат ну чисто стволы деревьев. Пальнет – и в угольки, тут уж камень не защитит. Я на вашего брата во времена бойни под Ревелло насмотрелся.

Гримберт улыбнулся, представив себе испуганного Берхарда, вжавшегося в снег.

- Принял за живого значит?

- А как не принять, если на ногах стоит? Мне даже со страху показалось, будто головой поводит. Голова у него здоровая, ну чисто ведро. И куда смотрит – не понять.

- Был бы он жив, сразу бы тебя заметил. Активные радары, тепловизоры…

- Мне ваши рыцарские словечки до одного места, - проворчал Берхард, - А вот шкура моя дорога, как память о маменьке. Три часа я тогда в снегу пролежал. Все думал, а ну как встану, а он пушкой – бум! Зря будут ребята из Бра ждать старика Берхарда в трактире, вон, угольки от него одни остались…

Брюзгливая старческая болтовня Берхарда не интересовала Гримберта, лишь раздражала. Но бывший альмогавар был столь молчалив, что возможность выведать у него хоть что-то выпадала нечасто.

- Потом ты заметил, что он не двигается?

- Да, мессир. Поднялся на дрожащих ногах – молчит. Сделал шаг – молчит. Тут-то я и понял, что этому стальному болвану я особой нужности не представляю. Осмелел я немного, ну и подошел поближе.

- Насколько он велик?

- Видал и побольше. Рыцари в Салуццо против него – как епископский собор против деревенской часовни, честно сказать, больно уж потрепанный. Только где те рыцари… Кого туринцы разнесли в пух и прах, кто сбежал. А этот болван стоит вон себе спокойно, хоть и в глубине Альб.

- Ты думаешь, он из маркграфских воинов? – осторожно спросил Гримберт.

Доспех мятежников – опасная штука сродни данайскому дару. Если он рискнет выбраться к границе маркграфства Салуццо, его разнесут вдребезги еще до того, как он успеет подойти к заставе. Очень уж хорошо в этих краях помнят Железную Ярмарку, учиненную туринцами.

- Этого уж не знаю, - безразлично отозвался Берхард, - Шкура на нем серая, облезшая, гербов не видать.

- Но пушки большие?

Берхард откупорил мех с вином и с удовольствием сделал несколько больших глотков.

- Для меня и мушкет – большая пушка, мессир.

Гримберт мысленно выругался. Берхард часто демонстрировал типичный каталонский нрав, свойственный многим иберийцам – несокрушимое упрямство в сочетании со способностью легко уходить от самых настойчивых вопросов. Твердолобый болван сродни квадам. Иногда Гримберту казалось, что снег вокруг него шипит, испаряемый раскаленной кровью, клокочущей в венах.

Баронскую корону тебе, наглец? Может, сразу уж графскую?

Гримберт вспомнил, как однажды короновал одного наглеца из Риволи, не то кузнеца, не то мастерового. Выпив дешевого вина, тот заявил кому-то из приятелей, что управлять Туринской маркой смог бы любой желающий, имеющий голову на плечах, хотя бы и он сам. Эта шутка сыграла ему недобрую службу. Эти слова быстро долетели до одного из соглядатаев маркграфа. Через два часа они уже были в Турине. Через двенадцать Гримберт приказал начать коронацию.

Несмотря на спешку, все было устроено на широкий манер, чтоб позабавить публику и гостивших при дворе рыцарей. Какой-то оборванец в лохмотьях даже изображал из себя священника, читающего Писание, а дюжина дворцовых сервов, шатающихся полу-мертвецов с пустыми глазами, играла роль свиты новоявленного маркграфа.