Константин Соловьев - Раубриттер (II. - Spero)

- Держи карман шире! – Берхард пьяно захихикал, - У нас вот тоже в Баярдо была одна, дочь корчмаря, так она…

Кто-то треснул по столу крепким кулаком.

- Заткнись и слушай, что дальше было! Эта, значит, прекрасная дама даже в лице не переменилась, когда ей Флорио о своём подвиге рассказал. Будто он не три дюжины рыцарей поверх, а три дюжины мух на трактирном столе перебил. Не прошло и дня, новую затею для него придумала. Отправляйся, мой любезный рыцарь, в Африку, говорит, да отбей у мавров Алжир. Как тебе такое, а?

Берхард что-то нечленораздельно промычал. Он и сам успел прилично накачаться вином.

- Алжир, понимаешь? Сам император со своим воинством трижды пытался Алжир у мавров отбить, людей положил столько, что вспомнишь страшно, а тут один рыцарь… Любой другой плюнул бы и платочек тот в нужник бы швырнул, только не таков был Флорио из Кибургов, прозванный Несчастным. Он заложил фамильный замок, опустошил родовую казну, нанял пару полков квадов, принял под знамя всех рыцарей, что захотели маврам отомстить, и отправился на Пиренеи.

- Серьезный человек, что тут говорить…

- Война была такая, что море кипело! Миллион человек, говорят, заживо под стенами Алжира сгорело, а еще миллион от нейротоксической лихорадки перемерло. Но что такое миллионы, когда любовь сильнее ядерного реактора? Алжир пал. Флорио, израненный, в своем потрепанном доспехе, первым вошел в город и объявил победу в честь своей прекрасной дамы.

- А она что? – пробормотал Берхард, икнув.

Собеседник звучно сплюнул на пол.

- Даже не моргнула, говорят. Будто каждый день к её ногам города кладут. Приняла его небрежно, разве что едва-едва кивнула. Что ей миллионы, что ей честь рыцарская… Такая вот благодарность.

- Вот ведь сука какая…

- Но-но! Ты полегче, старик! – судя по тому, как охнул Берхард, кто-то из рыцарских слуг крепко тряхнул его за шкирку, - Тут о даме речь! Тем паче, это еще не конец. Еще неделю прекрасная дама думала, что бы еще Флорио фон Кибургу поручить. А на восьмой день призвала его, небрежно, будто пса какого, и говорит… Иди, говорит, любезный мой рыцарь, да настоящий подвиг соверши – ради меня и истинной веры. Принеси мне один из Гвоздей Христовых – тех, коими Иисуса Христа евреи к кресту прибили.

В Палаццо повисла напряжённая тишина, не нарушаемая даже бульканьем вина.

- Гвозди Христовы? – изумлённо повторил Берхард, - Мыслимо ли?

Ответом ему был тяжёлый вздох всех троих.

- Тут любому понятно, что блажь это и каприз дамский, а никакой не подвиг. Сотни рыцарей эти распроклятые Гвозди Христовы по всему миру искали. Только везло им не сильно-то. Самые везучие домой возвращались. А про тех, кто невезучий, и вовсе ничего не известно, потому как пропали без следа. Гвозди ей! Ты спрашивал, старый, может ли любовь людей в Альбы загнать, где опасность за каждым камнем и возвращается один из трех. Так вот, любовь – это такая штука, что весь мир испепелить может, столько в ней мощности. Главное, чтоб орудие, значит, достойное было. Наш Флорио был достойным оружием.

- Пошел искать, что ли?

- Замок его был заложен, земли проданы, вассалы и наемники пали под стенами далеких городов, остался только доспех да немного слуг вроде нас. Да и тех он с собой не взял. Понимал, куда уходит, на страдания обрекать не хотел. Чертова эта любовь, гиблая сила… Ушел он, мы уж думали, с концами. Ждали, незнамо зачем…

На полу зазвенели осколки разбившейся тарелки – кто-то из хмельных собеседников, увлекшись, смахнул ее со стола.

- Так что же… Вернулся? – осторожно уточнил Берхард.

- Вернулся! – торжественно провозгласил рыцарский слуга, - Вернулся наш Флорио, через тринадцать долгих лет. Многие про него и думать забыли, а он все ж вернулся. Доспех избит так, что живого места нет, дыра на дыре. Реактор течет, снаряды все расстреляны, краска обожжена. Хромает, бедняга. Но идет. Вошел он в замок своей прекрасной дамы и, не снимая доспеха, опустился перед ней на колени. И протянул ей на ладони Гвоздь христов, невесть какими путями отбитый у неверных.

Берхард испустил изумлённый возглас.

-Ну и ну! Да, пожалуй, что такая любовь не только в Альбы загнать может, но и срыть эти проклятые горы до самого основания!

- То-то и оно… Хорошая история, а? Такая заслуживает доброго вина. А от твоего, старик, железом разит… Ладно, неважно. Взглянула прекрасная дама на драгоценный дар, что протянул ей Флорио, и скривилась. «Какая страшная ржавая железяка!», - только и сказала она, - «Едва ли рыцарю к лицу гордиться таким подвигом. Лучше я придумаю для вас нечто стоящее…»

- А он?..

Голос рассказчика сделался задумчивым и негромким.

- И тогда мессир Флорио фон Кибург, прозванный Несчастным, не снимая доспеха, поднял свою прекрасную даму в воздух и оторвал ей сперва руки, а потом ноги. И затем растоптал так, что только кровавое пятно в зале и осталось. Такая уж это сила – любовь, старик. В тот же день распустил он последних своих слуг – нас – сел на корабль и отправился в Палестину, отвоевывать Гроб Господен. Такое вот дело, старик. Такая вот штука.

- Ну дела…

- Больше мы о нашем господине ничего не слыхали, - у бывшего слуги ощутимо заплетался язык, - Где-то за морем он сейчас… Бьет неверных… Раз уж такая сила… Куда ж её…

- А вы, значит, бросили службу?

- Да ведь и некому служить. Теперь сами по себе… Вольные птицы, значит. Решили податься куда-нибудь на юг. Говорят, там война с лангобардами в разгаре, может примкнём где…

Гримберт через силу поднялся. Несмотря на то, что вина он не пил, в голове шумело, как от доброго кувшина – тепло и сытная еда оглушили его, заставив мир покачивается на своем незыблемом, казалось бы, месте.

- К-куда это ты собрался, крот слепой? – окликнул его кто-то от стола.

- Отлить, - бросил он, нащупывая клюку, - Если не вернусь через пять минут, пусть кто-то выйдет и выкопает меня из снега.

Это развеселило бывших слуг.

- Ты б больше из-за мороза беспокоился! Смотри, если что отломается, не выкидывай, в карман клади!

- Потом, глядишь, лекарь в Сан-Ремо пришьет. Главное, чтоб трезвый был, а то еще промахнуться может…

- Один мой друг из Бадена тоже вот…

- Не спеши, племянничек! – Берхард кряхтя поднялся на ноги, - Одному в ночь опасно выходить. Ветер там такой, что человека до сапог сточит. Пошли-ка подсоблю тебе.

Провожаемые шутками, большая часть из которых была столь же солёными, сколь и нечленораздельными, они вышли наружу. И Гримберт мгновенно убедился в том, что слова Берхарда были отнюдь не преувеличением. Ветер, точно того и дожидавшийся снаружи, хлестнул его поперек лица свинцовой девятихвостой плетью, да так, что, кажется, даже зубы задребезжали. Оттаявшее было тело тревожно заныло.