Константин Соловьев - Раубриттер (II. - Spero)

Только оказавшись в Альбах во плоти, Гримберт понял всю тяжесть своего нового положения, о котором прежде старался не задумываться. Даже маленький Бра ему, слепому, иногда казался немыслимым лабиринтом, не подчиненным законам физики и пространства. Чтобы ориентироваться в его каменных руслах, требовалось неделями напрягать память, сопоставляя в уме количество пройденных шагов и ориентиры.

Грохот кузницы. Запах рыбьего рынка. Покосившийся фонарный столб. Канава. Всё это было его ориентирами, между которыми он двигался, полагаясь на свою клюку и на удачу. Но здесь, в горах, ничего подобного не было. Ни одного знакомого звука, не считая утробного завывания ветра в невидимых вершинах. Ни одного знакомого ощущения, не считая острых камней, врезающихся в подошвы ног. Здесь он вынужден был брести вслепую, нащупывая путь клюкой, и чувствовал себя столь беспомощно, словно острые каменные края скоблили душу.

Единственным сносным ориентиром, доступным Гримберту, было дыхание Берхарда – тот довольно звучно сопел, особенно если дорога шла в гору. Но вскоре и это перестало служить надежным ориентиром. Стоило им отойти на несколько миль от Бра, как ветер, смиренно ведший себя в городе, уже норовил показать свою истинную силу, вырывая изо рта слова и гудя как орда голодных демонов. В этом гуле дыхания Берхарда уже было не слышно и Гримберт то и дело замирал, напряженно вслушиваясь, не звякнет ли где-нибудь невдалеке камешек, задетый сапогом контрабандиста? Звякало редко – Берхард ступал необыкновенно легко, точно сам был родившейся в горах мантикорой.

Несмотря на все ухищрения, Гримберту часто доводилось терять спутника. Тогда оставалось лишь двигаться в прежнем направлении, надеясь, что внутренний компас не ошибается. Не раз и не два спину ошпаривало ледяным потом при мысли о том, что он движется прямиком в сторону пропасти, даже не догадываясь об этом.

Он не сомневался, что Берхард прекрасно видит его затруднения, но предпочитает не вмешиваться. Возможно, это было формой мести за его собственную дерзость, а может, тот был слишком поглощен дорогой. Лишь изредка, сжалившись, Берхард останавливался и подавал голос, не утруждая себя особенной вежливостью:

- Эй, безглазое сиятельство! Сюда!

Но Гримберт был благодарен ему и за это. Сбивая ноги об острые камни, он устремлялся на звук, ощупывая дорогу клюкой.

- Это еще не горы, - задумчиво обронил Берхард во время одной из остановок, - Так, предгорья. Настоящие Альбы начинаются выше. Они тебе живо напомнят, что зря ты сюда сунулся.

Гримберт молча согласился. Он помнил суровый нрав этих гор.

Пусть в прежней жизни у него не было доступа к церковному Информаторию, полнящемуся информацией обо всем на свете, однако было любопытство, которое он щедро утолял книгами и путевыми заметками известных путешественников. Так, он знал, что Альбы – это даже не горы, а исполинский горный массив, раскинувшийся, подобно мертвому левиафану, на многие сотни и даже тысячи миль. Его каменная туша простиралась столь далеко, что части Альб были раскиданы по доброму десятку графств и марок – Савойя, Турин, Прованс, Валентинос, Оранж, Лионне, Баден…

Один из самых высоких пиков возвышался аккурат между Туринской маркой и графством Женевским. Огромная льдистая громада, которую именовали иногда Белой Горой, была столь высока, что взбираться на нее осмеливались лишь самые отчаянные егеря. Разглядывая снизу ее недосягаемые вершины, юный Гримберт представлял, как когда-нибудь оттуда, из прозрачного и морозного небесного чертога, швырнет вниз бочку с запечатанным внутри Лаубером. При мысли о том, как граф Женевский несется вниз подобно снаряду и острые камни дробят его кости, он испытывал ни с чем не сопоставимое удовольствие. Прошло время, прежде чем он понял, что это будет слишком простой участью для предателя и убийцы…

- Медленно идем, - пробормотал под ухом Берхардт, ворчливый с самого утра, - Хорошо, если к темноте доберемся до Серой Монахини. Там хоть проклятого сквозняка нет…

- А дальше? – спросил Гримберт, задыхаясь и отчаянно глотая ртом воздух. То, что для его спутника было короткой остановкой, для него служило блаженным отдыхом.

- Дальше… Двинем на запад, старой госпитальерской дорогой, минуем Мздоимца, затем поднимемся по Сучьей тропе, а дальше поглядим. Если Суконный перевал завален снегом, спустимся до Чертового камня и пойдем долгой дорогой в сторону Яшмы. А нет – так прямо в Долину Пьяного Аббата нырнем и там, значит, аж до Черного Чрева…

Гримберт ни разу не слышал в руках у Берхарда шелеста бумаги. Возможно, никаких карт у контрабандиста и вовсе не было, а шел он полагаясь исключительно на свою память.

- Сколько всего займет дорога до Бледного Пальца?

Однако на этот простой вопрос у Берхарда не нашлось простого ответа.

- Как повезет, - скупо отвечал он, - На все воля Господа. Если повезет, будем дней через пять.

- А если нет?

- Тогда наши кости найдут через полгода, - невозмутимо отозвался Берхард, переходя на свой обычный стремительный шаг и быстро удаляясь, - Шевелись, ваше сиятельство, если долго стоять, мороз в задницу заползет!

И Гримберт шел, беззвучно проклиная пробирающийся под тряпье холод, сбитые ноги и кружащуюся от звенящего горного воздуха голову. Он знал, что будет идти до тех пор, пока не упадет.

***

К тому моменту, когда Берхард объявил ночевку, Гримберту был уверен, что продержался на ногах добрых два или три дня. То, что начиналось как сложная и утомительная прогулка, быстро превратилось в изматывающую пытку, от которой невозможно было отойти за те короткие минуты, что длился привал.

Тропа, по которой они шли, поднималась так круто вверх, что Гримберт мысленно чертыхался – по его расчетам они уже должны были задеть головами Царствие Небесное. Иногда тропа вовсе пропадала, оборачиваясь крутой каменистой осыпью или петляя меж огромных валунов с острыми, как шипы рыцарской брони, выступами. Гримберт то и дело поскальзывался на лишайнике или влажных от горной мороси камнях, сжатая до судорожного хруста клюка не всегда помогала сохранить равновесие.

Иногда он падал, больно обдирая кожу с замерзших рук или ушибая колени, но спешил тут же вскочить и броситься дальше – Берхард не считал это уважительным поводом для остановки. Потеряв в скрежете ветра звук его дыхания, Гримберт начинал паниковать, терять направление и совершать много ненужных действий, отчего задыхался еще сильнее.

В непроглядной темноте, обступившей его, одиночество невообразимо пугало, он буквально ощущал себя крохотной песчинкой меж огромных каменных гряд, песчинкой, которую вот-вот сдует в пропасть особенно сильным порывом ветра или перетрет в месиво под несущимися с обрыва валунами.