Константин Соловьев - Раубриттер [I - III]

- Ай-яй-яй. Ужасные новости, мой друг. Надеюсь, прославленные фруктовые сады Турина не пострадают. Вино туринских виноградников – единственное, которое я могу пить. Все остальное – дрянь и помои!

Гримберт вспомнил, что парой лет раньше проезжал по территории графской вотчины, на память о которой сохранил самые дурные воспоминания. Расположенное всего в трех дневных переходах от столичного Аахена, графство Даммартен являло собой столь мрачную картину, что Гримберт приказал Гунтериху закрыть окна своего трицикла, чтобы не ощущать запаха скверны и разложения, пропитавшего когда-то плодородную почву.

Растения там стояли высохшие и узловатые, леса походили на лабиринты из ржавого металла – генетические болезни и вирусы давно сожрали всю флору едва ли не подчистую. В ручьях вместо воды текла зловонная жижа с купоросным оттенком - побочный продукт фабрик графства Даммартен.

Еще более неприглядная картина открывалась им в городах. Жители казались высохшими и изнеможёнными, не живые люди, а какие-то насекомые, обтянутые пожелтевшим тряпьем. Злые языки утверждали, что виной всему – необычайная скупость Теодорика Второго, который скорее даст отрезать себе палец, чем отдаст из своей мошны хоть один серебряный денье. Всех своих подданных он обложил налогами, которые взимал с драконовской строгостью, всю плодородную почву распродал и, как болтали те же злокозненные языки, продал бы и воздух графства, если бы только знал, кому его сбыть.

Насколько было известно Гримберту, золото не излечило графа Даммартен от скупости. Казна графства тучнела, но Теодорик испытывал такие муки, расставаясь с деньгами, что предпочитал урезать себе и своим слугам во всем, лишь бы не потратить ни одной лишней монеты. Когда-то просторная и большая графская крепость превратилась в кишащую вшами развалину, где даже свет дозволялось возжигать только по церковным праздникам. Неудивительно, что на военный совет сенешаля он явился в застиранном дублете с облезлыми манжетами, а богатая когда-то вышивка потускнела так, что почти не была видна.

Убедившись, что новые налоги почти не приносят прибыли, Теодорик, сам или по чужому наущению, придумал новый способ обогащения и заложил сразу несколько сангвинарных фабрик. С тех пор в графстве Даммартен полностью исчезли тюрьмы, а судопроизводство упростилось настолько, что им мог бы заниматься и свинопас. Больше не было ни плетей, ни позорных столбов. Малейшая провинность или налоговая недостача как правило приводила виновника на сангвинарную фабрику, где лучшие специалисты графа профессионально и споро разделяли его на части, изымая органы в счет уплаты долга. Здоровую плоть и кровь всегда можно выгодно сбыть или использовать в производстве, в дело шли даже волосы и подкожный жир – у кого он еще сохранился.

Гримберта едва не передернуло – не столько от запаха несвежего тела его сиятельства графа Даммартен, сколько от отвращения к самому графу. Омерзительно. Сколь глупое и нерациональное использование ценного ресурса! Конечно, чернь – это всегда чернь, но безоглядно гнать ее прямиком на скотобойню… Неудивительно, что в последние годы графство Даммартен в мирное время теряло больше населения, чем в периоды самых ожесточенных войн!

Не замечая явственного отвращения на лице Гримберта и постоянно причмокивая пухлыми лоснящимися губами, Теодорик попытался завести с ним разговор, который больше походил на бесконечную жалобу на жизнь и судьбу, чем на светскую беседу. Хлеб не родит, по городам ходят болезни одна страшнее другой, крестьяне – ленивые мерзавцы, слуги – дармоеды, мечтающие обокрасть своего хозяина, вино давно превратилось в помои, а соседи, мелкие бароны, сплошь раубриттеры, только и ждут удобного случая, чтоб наложить лапу на его земли. И, будто этого мало, его величество не нашел лучшего времени, чтоб организовать большой поход на восток, бить проклятых лангобардов! Погода тут скверная, жара, как у дьявола на сковородке, в придачу даже если и возьмем завтра Арборию, ровно никакой выгоды из этого не выйдет, дорогой маркграф, а выйдет только трата времени и сил…

Воспользовавшись щедростью герцогского виночерпия, Теодорик постоянно подзывал слугу с кубком и щедро смачивал глотку, отчего поток его брюзгливых жалоб делался все менее вразумительным и отчетливым.

- Как говорил Франциск Ассизкий, кто отдает, тот и получает, дорогой граф, - Гримберт надеялся, что собеседник не распознает в его тонкой улыбке гримасу отвращения, - На все воля Господа, не так ли, господин прелат?

Монах, которого Гримберт назвал прелатом, не участвовал в разговоре. Если ему и польстило подобное обращение, он не подал виду. Впрочем, его лицо, скорее всего, еще много лет назад утратило способность менять выражение вследствие окончательного распада нервных волокон и мимических мышц.

Приор Герард не носил обычной для монахов рясы, он был облачен в строгий черный гамбезон рыцаря, единственной отметкой Святого Престола на котором был небольшой зеленый крест на правом плече – неизменный символ Ордена Святого Лазаря. Лицо его, как с отвращением убедился Гримберт, пребывало в самом плачевном состоянии, но это была не тыква, скорее, сырое мясо, которое несколько часов пролежало на солнцепеке, превратившись в россыпь бугров, язв и кровоточащих бубонов.

Кожа в тех местах, где она еще сохранилась, казалась темной, покрытой неестественным загаром, и пошла складками, словно пытаясь стечь с лица. Уши превратились в воспаленные, похожие на шрамы, рубцы, а нос лопнул, точно слива, став похожим на гнилостный нарост, какие встречаются иногда на пораженных генетической хворью деревьях. В некоторых местах видны были тусклые серебряные скобы, вонзавшиеся в мясистые складки плоти. По некоторому размышлению Гримберт пришел к выводу, что это не столько способ умерщвления плоти, как он сперва предположил, сколько попытка неизвестных лекарей хоть сколько-нибудь сохранить брату Герарду возможность смотреть на мир, в противном случае ему пришлось бы придерживать сползающие веки руками.

Многие монахи боролись с искушением плоти, руководствуясь изречением Святого Антония Великого: «Если мы поработим тело и отдадим его в рабство души, то плотские помышления, любовь к которым есть вражда Богу, умерщвлены будут через умерщвление плоти». Иногда Гримберт с улыбкой думал о том, что если бы Антонию Великому вздумалось посмотреть, как толкуют его призыв рыцари-монахи имперских Орденов, со стариком приключился бы обморок.

Гаудениты опоясывались с головы до ног колючей проволокой, кармелиты отрубали себе пальцы на руках, тринитарии довольствовались оскоплением и вырыванием языка, а члены Ордена Алькантара и вовсе проводили над собой изуверские операции, целью которых было избавить новообращенного от как можно большего количества плоти и внутренних органов, превратив в скелетообразного калеку. На их фоне рыцари-монахи из Ордена Святого Лазаря не выглядели чем-то необычным - их символом веры была проказа.