Юрий Волков - Город сестёр [СИ]

Пашка свистнул. Макака не спеша повернула голову. И опрокинулась на спину, нелепо взмахнув лапами.

Прямо сквозь стену, выломав межоконный проём, вылезла ещё одна такая же красотка, только покрупнее. Рыкнула. Заводила мордой, прислушиваясь и принюхиваясь.

Она стояла боком к Пашке.

— Эй, — помахал Павел.

Обезьяна замерла. Потом резким прыжком рванула к Скорому. Он понял, что глаз поймать не удастся. И всадил крупняк в коленку уродливой скотине.

Та хрюкнула, и, наступив на подломившуюся ногу, растянулась на газоне. Но тут же, вскочила, и, сильно хромая, пошла на Дугина. То, что надо.

Пуля тяжёлого калибра выбила бедняге и глаз, и мозги.

Пашка вздохнул и насторожено пошёл проверять результаты бойни. Возможно, кого-то надо добить.

Живых не нашёл. От людей вообще мало чего осталось.

Дугин перестал осторожничать и бегом помчался к брошенной машине.

Маша уже выбралась из опрокинутого багги и заматывала ноги Шила бинтами.

Короткий сидел возле Бабки, держа её голову на своих коленях.

— Короткий, что делать?

— Не знаю. Дом разнесли.

Бабка замычала. Короткий, как ни странно, — понял.

— Точно? Ты уверена? Ты ему так доверяешь? — спросил он.

Та, с укором, посмотрела на товарища.

Короткий сказал Пашке:

— Надо всех перенести в дом. Подумай, как.

Павел кивнул и пошёл к машине. Оглядел её. Взялся за верхние дуги. Присел, напружинился, зарычал и… поставил машину на ноги.

Пошел к товарищам.

— Машенька, как ты себя чувствуешь?

— Ничего, Паша. Нормально.

Наклонился, попытался поднять Шило с пола. Маша со стороны ног подхватила того под коленки, угнездили бессознательное тело на сиденье. Павел мимоходом глянул лекарским взглядом. Позвоночник переломан в двух местах.

Потом перенесли Бабку. Короткий уже сам прополз половину пути. Подхватили его с двух сторон, тоже уволокли в багги. Уселись сами. Двигатель спокойно завелся. Порулили осторожно к коттеджу.

Когда подкатили ко входу, Короткий сказал:

— Сначала помогите мне… И не рассуждать.

Ну что же. Подставили ему плечи, потащили в разваленный дом.

— В подвал.

Поволокли в просторный пустой подвал.

— К стене, вон туда, в угол.

Подвели его к голой стене.

— Вон тот кирпич. Нажми.

Пашка нажал. За стеной что-то щёлкнуло.

— Толкни вот тут.

Толкнул. Часть массивной каменной кладки, как дверь, сдвинулась внутрь.

— Туда, — скомандовал Короткий.

Его потащили по недлинному коридору вниз, к ещё одной двери. Мощной. Сейфовой.

Открыли и внесли Короткого в некое подобие склада.

— Справа, на стене. Свет.

Пашка щёлкнул выключателем. Между стеллажей потащили раненого дальше. Ещё одна дверь. За ней небольшая комната. Две двухъярусных кровати, стол, стулья, небольшой кухонный сектор, плита, холодильник.

Свалили Короткого на кровать. Тот запротивился:

— Меня наверх. Вниз — Бабку и Шило.

Пашка поднял Беду, засунул её как багаж на верхнюю полку. Приказал:

— Лежи, старайся поменьше шевелиться. У тебя шейный позвонок повреждён.

Затащил остальных.

Устал.

Он вылез из подвала, посмотрел на солнце, уже низко висящее над горизонтом, на слоноподобные трупы тварей в ограде, на изуродованные окрестности, на развороченное дно пепелаца…

Сплюнул в сердцах — тьфу, твою мать! — и полез обратно. Вернул на место передвижную кирпичную стенку. И пошел лечить своих товарищей.

Проснулся Пашка рано. Посмотрел на часы — двадцать минут шестого.

Он лежал, уставившись в темноту. В голову полезло нехорошее.

Если рассудить здравомысленно, то возникает вопрос, — А оно ему надо?… На кой чёрт ему этот мир, этот Стикс? Эта смесь улья и муравейника? Эта бредовая ойкумена?

Нет, ну если так — всерьёз подумать… С его семьёй видимо всё в порядке. Дети живы — здоровы. Они там, на месте, в своём настоящем мире.

Лариска…

При мысли о жене сердце вдруг защемило, заныло.

Ларису он любил. Сильно любил. И часто. Почти каждый день. Красивая, горячая баба. Без закидонов и глупых претензий. Может потому, что хлебнула по жизни. А может просто характер такой от природы. Её мать, его тёща, тоже удивительной простоты женщина. Шестьдесят семь старушке. Так она поумней молодых. И Лариска у него тоже — очень умная. Иногда такое посоветует, что и гению в голову не придёт.

Четырнадцать лет прожили. Ребёнок у неё, Виталька, глядя на нормального мужика, пусть и не родного, сразу стал отличником и спортсменом.

Потом родилась Кристинка. Маленькое чудо. Крошечное солнышко. Папина радость. И Пашка всё для неё… Всё…

Накатила тоска. Аж со слезами. И снова встал вопрос — А оно ему надо?

Вся эта беготня, стрельба, погони, эти долбанные муры, эти твари — выходцы из преисподней. Всё это как-то…

Это не нормальная жизнь. Желания жить у него совершенно не было.

Может так же как Машка… Даже ещё проще — из апээса пулю в балду, и привет. Можно ещё проще — выйти на черную речку и потерять сознание. Насовсем. А то, тут глядишь и дырка в башке может зарасти. Жить Пашка отчаянно не хотел. Без Лариски, без Кристинки… Нет. Не хотел.

Бабка со своей бригадой тут уже уйму времени обходились без него. Обойдутся и дальше.

Маша… А вот с Марией всё сложнее. Хоть она не выросла у него на руках, и даже у него на глазах. Так… Соседские детишки. Но сейчас она единственное, что связывало его с той, нормальной жизнью, с памятью о семье, доме, счастье.

— Эх Машка, Машка, — думал Дугин, — как же тебе не повезло. И повезло одновременно. Это надо же было так попасть девчонке. В такой жуткой дыре оказаться. Ну ладно, хоть выжила.

Пашка представил — что почувствует Беда, если он прикончит себя и решил — нет.

Поживёт ещё. Уничтожить свою боль и тоску вместе с самим собой, он всегда сможет. В любой момент. Но надо свою смерть приберечь для серьёзного случая. Распорядиться своей кончиной хозяйственно. Как последний аргумент в какой-нибудь заварушке. А их, заварушек этих, впереди будет ещё ох сколько. Тут за три дня навалилось столько приключений, что там, в нормальном мире, на всю жизнь бы хватило.

Он решил — ладно, поживу. Ради Машки. По крайней мере — есть, за что цепляться в жизни.

Дугин осторожно поднялся, чтобы не разбудить больных, и тихо вышел из бункера.

На дворе чуть светало. Над речкой тьмы висел туман и отсвечивал зеленью. В нём, как в жидкости, плавали светящиеся точки, беспорядочно клубясь и перемешиваясь. Иногда между этими светлячками проскакивала фиолетовая искра. И тогда, со стороны ленты мрака, доносился негромкий щелчок.

Кроме этого щёлкания, ничто не нарушало тишину. Ни пичуга не свистнет, ни кузнечик не стрекотнёт.

Пашка нашёл в развалинах кухни эмалированное ведро, набрал два раза из колодца и вылил в бадью у колодезного сруба. Наверное, поилка для скота.