Ник Никсон - Макс Сагал. Контакт [СИ]

«Я есть продолжение тебя. Мы связаны навсегда».

Артёму не терпелось поговорить с учителем, не терпелось рассказать обо всем, что случилось здесь. Ему нужен совет, наставление. Хотя бы просто услышать ободряющие слова самого близкого человека. Последний раз они говорили два дня назад. Впервые так долго с момента знакомства.

В голову упрямо лезли мысли о Лере. Артём уже не мог сопротивляться им. Ведь он знал, что не должен о ней думать, знал, что запрещено. Но где найти силы на борьбу? И стоит ли вообще?

«Чтобы не потерять путь наверх, не оглядывайся вниз».

Возможно, в этом виновата всепоглощающая боль или проклятые пришельцы, но Артём как никогда чувствовал тоску по Лере. Это было странно, потому что он до сих пор не простил ее. Ее поступку нет оправданий. Она бросила его в самый сложный момент в жизни.

«Она достойна забвения, как и все якоря прошлого».

Но ведь не все было в их отношениях плохо. Было и хорошее.

Настенька.

Он вспомнил длинный коридор. Вспомнил квадратные лампы на потолке и плитку на стенах, давно не отражающую свет. Он бежит мимо открытых дверей, мимо каталок и женщин в белых халатах, которые машут руками и что-то кричат ему. Он ничего не слышит, только собственное сбитое дыхание. Ей-богу, если на его пути вырастет кирпичная стена, он снесет ее головой. Потому что там, в конце коридора, за стеклянными дверьми реанимации…

Настенька.

Имя они выбрали несколько месяцев назад. В честь бабушки Леры, которая не дожила до появления правнучки всего пару недель. Настенька… Их ангелочек, их чудо… Голос врача доносился откуда-то извне его сознания: «Не дышит! Реанимация!». В этот момент у него все упало, точно от сердца оторвали сосуды, положили в тиски и затянули. Он держал за руку Леру и ловил себя на мысли, что кричит во весь голос. Просто кричит. Он видел, как врачи, схватив только что родившийся посиневший клубочек, его Настеньку, выбежали из родовой. И понял, что, если не догонит их, никогда больше не увидит дочь.

Артём бежит по коридору. Сносит двери. Одна ударяется о стену и по воздуху летят осколки битого стекла. Ему навстречу бегут белые халаты, хватают его и тащат назад. Он выкрикивает ее имя. Слезы застилают обзор. «Пожалуйста, помогите ей… Спасите ее…» Потом провал — минута, час… неизвестно. Кто-то берет его за руку и ведет к закрытой стеклянной капсуле. Настенька, такая хрупкая, крохотные ручки и ножки, почти невидимые пальчики. Живая, грудка вздымается — дышит. В тот момент Артёма окатил прилив счастья, которого он никогда не ощущал прежде. Счастья безграничного, вдохновляющего.

Он помнил, как возвращался к Лере, как падал перед ней на колени, хватал ее руку и целовал. В тот момент он готов был положить весь мир перед ее ногами. Что же случилось потом между ними? И почему это случилось?

Артём вдруг осознал, что совершенно забыл об этом воспоминании. Осаму велел забыть плохое, но почему нужно забыть и хорошее? Плохое или хорошее — неважно, это его часть. Его мир, и никто не смеет лишать его этого. Осаму не мог не знать, какую радость ему принесло рождение Настеньки, не мог не знать, что это значило для него. Почему он заставил его забыть?

Настенька, находясь за тысячи километров от Артёма, придала ему сил — собрала последнее из задворок слабеющего организма, не оставив запаса на потом.

С неба медленно опускался редкий снежок. Артёму казалось, что сквозь туман проглядывают очертания инопланетного корабля. Формой тот напоминал вытянутую дыню, повсюду торчали антеннки, мигали лампочки разных цветов. Через мгновение он понимал, что это всего лишь горный выступ или очередной валун.

— Тшшш, — Комаров поднял руку.

Все замолчали, прислушались. Со стороны озера доносилось жужжание моторов.

— Этого я и боялся, — посетовал Стас.

Приступ острой боли укусил руку Артёма. Затошнило. Он опустился на колени, размазал снег по лицу. Через секунду его вырвало.

— Пап, они, наверное, по берегу едут.

— Пойдем посмотрим. Ждите здесь, — сказал Комаров Артёму и Дениске.

— Я никуда не уйду, — Артём приложил больную руку к груди, словно милостыню просил.

По куртке стекали остатки рвоты. Плевать как он выглядел. Плевать, что они подумают. Плевать на всех. Плевать.

Комаров и Стас направились по перевалу в сторону, откуда доносился звук снегоходов. Через минуту они скрылись из виду.

— Как же мне плохо… Гребаная жизнь.

Артём достал аптечку, выпил еще таблетку. Подумав немного, выпил вторую. Горько, в горле запершило. И бритву бы проглотил — лишь бы полегчало.

Он улегся на снег. Снежинки падали на лицо, покусывая кожу, будто комарики. Залетали в нос и таяли. Пар от дыхания поднимался и тут же сливался с туманом.

— За что он тебя? — спросил Артём.

— Кто? — Дениска притворялся, что не понимает.

— Отец, кто ж еще. За что наказал?

— Не наказывал.

— Не хочешь, не рассказывай. Мне и неинтересно. Так, отвлекаюсь от боли.

Они помолчали. Моторы жужжали значительно ближе.

— Слушай, я погорячился тогда. Не надо было рассказывать, что ты телефон спер. Просто психанул, когда он… Ну, ты понимаешь.

Дениска молчал.

— Эй, я, между прочим, извиняюсь, а я нечасто так делаю.

Артём приподнялся, облокотившись на здоровую руку. Дениска рисовал на снегу узоры веточкой.

— Послушай, — Артём тыкнул его в плечо. — Мне правда стыдно, что сдал тебя. Прости.

— И правильно сделал… — тихо сказал Дениска.

— Ты серьезно? Я же обещал и не сдержал обещание.

— Я нарушил доверие отца. Подвел семью.

— Я не злюсь, что ты телефон украл. Я сам тебе потом его дал. Так что это не считается воровством.

— Не в воровстве дело.

— А в чем?

Дениска собрал губы в бантики и вздохнул.

— В музыке? — Артём рассмеялся. — Она на любителя, конечно. Молодежь, знаю, тащится, а по мне, так хрень редкостная. Но чтобы запрещать ее слушать… Это совсем дикость какая-то. То еще преступление ты совершил против семьи.

— Он не запрещает ничего, — громко сказал Дениска, будто его слушал экзаменатор со стороны.

Комаров и Стас далеко и не могли услышать.

— Тебе же нравится слушать рэпчик. Я видел, как ты кайфовал.

— Не нравится.

— А зачем слушал?

Дениска обернулся ответить, но не смог подобрать нужных слов.

— Слушать музыку — не преступление, — по-дикторски сказал Артём.

— Она разрушает семью.

— Ничего глупее не слышал. Это он тебе сказал? Да у вас фашизм натуральный, а не семья.

— У нас семья! Крепкая. Настоящая! У тебя такой нет и не будет!

Дениска смел ногой то, что нарисовал.

— Ладно, не нервничай ты так. Семьи у меня и правда нет. Знаешь, мне и одному неплохо живется. Ради себя живу. И всё у меня есть. Что ты замолчал? Смотри на меня, когда я с тобой говорю.