Игорь Вардунас - Слепая тропа [litres]

– Порядок в общине – залог спокойствия, – не повелся на лесть Турнотур. – Если бросить и перестать следить, развалится все. А поднимать в нынешние времена с нуля дело нереальное, тем более в нашем положении.

– Да-а, островитяне, – согласился Балдер, и глубоко вдохнув соленый воздух, обвел взглядом погружавшиеся в сумрак холмы. – Осколки цивилизации, которой больше нет. Робинзоны Апокалипсиса! Чуешь важность ситуации?

– Скорее необходимость. Без руководства и организации люди растеряются. Будут как в первые годы, каждый сам за себя. Сгрызутся.

– Вот и я про что. Дис-ци-пли-на.

Автобус закатили на паром и теперь закрепляли на палубе.

– «Дагфинн»? «Дневной странник»? – прочитал Турнотур подрагивающее в свете факелов название на борту судна. – Раньше же «Вигге» был.

– Сын предложил переименовать. Старая надпись рассыпалась от соли совсем, так что заново нарисовали, считай переродился. Мне нравится. Правда, плавает в основном ночью и с толкача, – рассмеялся шутке Балдер. – Но ничего. Глядишь, скоро вместо нас дети друг к другу ходить начнут.

– Время летит.

– Да не такие мы с тобой и старые. – Никалунд хлопнул сувуройца по плечу. – Жаль, конечно, что с Милен и моим не случилось. Илва расстроится.

– Сердцу не прикажешь, – пожал плечами Вальгир.

– А мог бы. Ты же в доме хозяин.

– Без обид?

– Упаси Олаф! Какие обиды. Что сделано, то сделано. Не воротишь. Так что совет да любовь! – отмахнулся Балдер, но Турнотур догадывался, что упущенная возможность сродниться колониями крепко раздосадовала соседа.

– Мы готовы, хозяин! – окликнули с парома.

– Иду!

– Хозяин, – покачал головой Турнотур.

– Субординация, друг, – развел руками Балдер. – Ничего не поделаешь. Иди сюда.

– Попутного ветра, брат. – Они обнялись. – Семье низкий поклон. Гостинец Илве не забыл, что Ламбар передала?

– Вот здесь. – Никалунд хлопнул себя по груди. – У сердца! Все похоронено, но женские безделушки бессмертны, а?

– Добро. До встречи, Балдер.

– До встречи, Вальгир.

Стоя на берегу, Турнотур смотрел на разворачивающийся паром, и ветер трепал гудящее пламя факелов в руках собравшихся за ним мужчин.

Жизнь селения вернулась в прежнее русло. Работа на стройке закипела с удвоенной силой. За Живицей, подаренной «Землекопами», следили, как было сказано, поддерживая необходимое количество компоста, которым питались черви. Их размножения и работы не было видно, и люди постепенно свыклись с пнем как с частью ландшафта. Только в самую тихую ночь, находясь возле Живень-корня, можно было расслышать негромкое шуршание травы и какие-то пощелкивания, по которым было ясно, что внутри кто-то есть.

Предоставленная сама себе Лера коротала время за учебниками, подтягивая язык, тренировалась по утрам, гуляла с Милен, когда у той выдавалась минутка, или навещала Батона.

Как-то поздним вечером, устав от зубрежки и накормив ужином по обыкновению сразу же ушедшего спать Мигеля, Лера отправилась прогуляться. Идя на свет в окошке сарайчика рядом с одной из подстанций у «Грозного», заглянула навестить Паштета с Треской. По договоренности корейцы и русские дежурили у энергосистем посменно, и девушка знала, что сегодня очередь выпала поварам.

Подойдя к двери, она остановилась, прислушиваясь к звукам доносившийся изнутри песни.

Когда последний аккорд затих, она толкнула дверь и вошла, с удивлением увидев в руках Трески гитару. В небольшой комнатушке было натоплено, в углу потрескивала буржуйка. Шкафчик, несколько табуреток, стол, за которым устроилась парочка, пластиковая коробка с зашитой в нее тревожной кнопкой, помигивающая от гулявшего напряжения лампочка на потолке – вот и все убранство сторожки.

– Здорово, попадья! – с порога приветствовал гостью Треска, ставя гитару из кают-компании «Грозного» на пол.

– Грустная песня, как называется?

– Не грустная, а лирическая. Хотя теперь как уж посмотреть. «Если у вас нету тети», – ответил Треска и улыбнулся. – «Ирония судьбы, или С легким паром!» Советский такой фильм был. Раньше, под Новый год постоянно по ящику крутили. Правда, потом надоело уже. Традиция! Мандарины, оливье… эх.

– И какая гадость эта ваша заливная рыба, – с грустинкой протянул Паштет, слушавший подперев щеку ладонью. – Иметь или не име-еть.

– Не знала, что ты играешь.

– Так иногда, струны пощипать. Стихи прыщавым пробовал ковырять, байду всякую.

– Я рисую на асфальте небо цвета сентября…

– Уй, не продолжай, – скривившись замахал рукой Треска.

– Мне нравились, – пожал плечами Паштет.

– Выветрилось. А ты чего? Только с нашим шизофреником разминулись. Через окошко в гляделки играл, жука какого-то тыкал, болван.

– Не видела.

– Да хрен с ним. Кам ин! Ду ю спик инглиш? Хау ду ю ду?

Стремление Леры выучить английский толстяк тоже никак не мог оставить без внимания.

– Иди ты, – беззлобно ответила девушка. – Я вам бутеры принесла. Налетайте.

– Это дело, давай сюда. Штаны просиживаем, не видишь. А ты чего? Муженьку колыбельную спела и за порог, хе! Не взбухнет, что мы его объедаем? – Когда они разобрали из столового контейнера закуску и вгрызлись в бутерброды, Паштет указал Лере на свободный табурет. – Падай.

– Ну так как, шпрехаешь уже? – с набитым ртом поинтересовался Треска.

– Говорить-то вроде могу, – вздохнула Лера, отвинчивая крышку термоса, в котором был горячий травяной чай. – А как начинаются склонения и глаголы, тоска смертная. Ничего, забодаю.

– Главное, не бросай, – подбодрил Паштет.

– Да тут проще пареной репы, – поддакнул Треска. – Если самые важные слова знать, вообще не пропадешь.

– Это какие?

– Бастард, щит и фак ю! – авторитетно перечислил Треска.

– Хватит ей чушь впаривать, – одернул его дожевавший свою порцию Паштет и, аккуратно собрав крошки с платка, расстеленного вместо тарелки, отправил их в рот. – Ляпнет еще где не по делу, по шапке отхватит. Уф, спасибо. Вкусно.

– Эти я знаю, – ответила Лера, наливая в крышку термоса дымящийся чай. – Читала уже.

– Правильно. Азы любого языка начинаются с мата. – Треска поучительно поднял палец. – А там уже как по маслу дальше пойдет, главное не робеть.

– Сам-то два слова связать не можешь, – фыркнул Паштет. – Лингвист хренов.

– А я чё, я и не парюсь, – невозмутимо отбился толстяк. – Знал когда-то, а за ненадобностью выветрилось все. Чай у нас и иностранцев-то не было.