Евгений Щепетнов - День непослушания. Будем жить!

Глад усмехнулся, и вся толпа, жадно прислушивающаяся к словам вожака, радостно захохотала – весело же, ведь правда! Только пленники стояли хмурые, бледные, и кого-то в их группе тошнило – слышались характерные звуки.

– Мразь! Нелюдь! – Парнишка был бледен, мышцы его рук напряглись, сделались рельефными, узловатыми, как с картинки. Глад снова вздохнул: хороший экземпляр, мог бы стать боевиком. Жаль, что придется его разделать. Но что поделаешь?

– Взять его! Подвесить! – приказал Глад, махнув рукой толпе, и тут же несколько парней, ухмыляясь, бросились к бунтовщику. И тут же двое передних упали, сокрушенные могучими точными ударами.

«Боксер! Это боксер! – сообразил Глад. – Вот почему он так мне напомнил Андрюху Комарова! Движения! Спокойная расслабленность стальной пружины, четкость движений, походка! Боксер, и довольно высокого уровня!»

А тем временем вокруг боксера образовался круг из тех, кто пытался его завалить, – человек десять, не меньше. Они толкались, лезли вперед, пытаясь ухватить противника за майку, которая тут же с треском сползла с его мускулистого торса, за штаны, которые разорвались буквально по швам, начиная от карманов, и теперь болтались, как две тряпочки. Гладу это напомнило старый фильм, который он случайно поглядел по ящику. Там было что-то про коммуниста, которого убивают кулаки. На коммуниста, крепкого мужика в гимнастерке, навалились враги, он их раскидал и пошел на перепуганного кулацкого сынка – голый по пояс, в обрывках гимнастерки, свисающей с плеч. Тот с испугу и зашмалял героическому коммунисту прямо в голый торс – все шесть пуль из нагана. Вот и сейчас – враги отлетали от парнишки, как кегли в боулинге, и конца-краю этому не было видать. Потом кто-то сообразил, и сзади парню врезали под колени бейсбольной битой. Он упал, тут же попытался встать, но поздно – на него навалились человек пять, не меньше – все крупные, увесистые, черта с два сбросишь. Потом растянули за руки и ноги, зажали – на каждой конечности устроилось по двое, а третий медленно, с расстановкой, гнусно ухмыляясь, срезал с парня остатки одежды, оставив его нагим.

– Ну что, Милочка, сделаешь? – Глад ласково усмехнулся, притянув Милку к себе и ущипнув ее за голый сосок. – Сделай, как я сказал! Пусть живет долго… как можно дольше! Но пусть живет трудно. В общем – развлекись, как хочешь. Только пусть помучается подольше. Давай!

Милка благодарно и широко улыбнулась хозяину, взяла его руку в свои ладони, поцеловала. Потом медленно поднесла ее к своему лицу и взяла в рот средний палец Глада, начала посасывать, заглядывая ему в глаза. Глад вздохнул и слегка охрипшим голосом приказал:

– Иди… делай! Потом… все – потом! Успеем еще!

Милка выпустила его руку, улыбнулась и пошла к парню – худая, стройная, в одних только джинсовых драных шортах, на поясе которых было навешано оружие – травматический пистолет, охотничий нож дамасской стали, мачете. А еще – что-то вроде патронташа с многочисленными кожаными карманчиками, в которых чего только не было. Например, та же самая веревочка, о которой упомянул Глад. Бритвенные лезвия, соль в пакетике, жгучий перец, бутылочка с уксусом и слесарные кусачки. Все, чтобы как следует поработать над жертвой. Милка любила разнообразить развлечение.

Подойдя к распростертому на спине голому парню, она вначале встала над ним, остановившись между раздвинутых ног, потом носком сандалии пошевелила, приподняла его член. Затем аккуратно наступила на него подошвой, нажала, согнув ногу в колене, и парень еле слышно простонал. Конечно, это больно, когда тебе раздавливают яйца. Но то ли еще будет?

Милка вынула нож из ножен. Жертва следила за ней, не отрывая глаза от тусклой полоски стали, украшенной характерными разводами, полученными в кузне. Живот, грудь парня вздымались в судорожных попытках прогнать через себя как можно больше воздуха, как будто это могло ему как-то помочь. Но не все зависит от человека – организм, поняв, что попал в экстремальную ситуацию и желая спастись, сам принимает решение – выделяет в кровь массу адреналина, ускоряет движение крови по сосудам, мобилизует, активизирует всевозможные ресурсы тела. Даже если это уже бесполезно.

– Ты знаешь, а у нее есть свой музей! – радостно крикнул Глад. – Она коллекционирует отрезанные члены! Кладет их в банку с водкой или с текилой и ставит на полочку! А потом любуется! Нет, ну надо же девочке иметь какое-то хобби, правда же?

И толпа подобострастно захихикала, хотя большинству из них не было смешно. Про коллекцию членов знали, а Милку боялись до посинения. Не дай бог с ней связаться! Лучше сразу отрезать себе башку!

Милка смотрела на свою будущую жертву с любовью. Так смотрит художник на чистый холст, на котором напишет, без сомнения, самое свое лучшее произведение.

Так смотрит скульптор на холодную глыбу мрамора, из которой он скоро изваяет, без сомнения, – самую лучшую свою скульптуру.

Как можно не любить это тело? Живое, горячее, трепещущее под рукой!

Как можно не любить эти глаза, из которых скоро уйдет, испарится жизнь!

Жаль, что нельзя в конце пытки убить этого парня, поцеловать его перед смертью, вдохнуть в себя последний выдох его легких!

Милка наслаждалась своим делом. И любила свой «холст». Она любила всех, кого убила. Искренне, радостно любила! И помнила каждого – начиная с самого первого, толстяка, который ее дразнил, и заканчивая вот этим парнем. Впрочем, он еще не стал ЕЕ. Он пока ничей!

Милка ласково провела рукой по груди, по животу парня, чувствуя под рукой трепещущие от ее прикосновения твердые горячие мышцы. Опустила руку на член, поиграла им, ласково улыбаясь, и почувствовала, как тот отозвался на ласку. И тогда она улыбнулась, наклонилась, поцеловала в головку и тихо прошептала:

– Я сохраню его! Это будет самый лучший мой экспонат! Я тебя не забуду!

«Лучший экспонат» как-то сразу обмяк, съежился, но Милка не обратила на это никакого внимания. Она достала из кармашка пояса-патронташа кусочек шнура, как нельзя лучше подходивший для дела, и, приподняв хозяйство парня, обвязала шнур вокруг и аккуратно, сильно стянула заранее заготовленную петлю, уберегая жертву от быстрой и смертельной кровопотери. Господин приказал, чтобы парень жил, – значит, он будет жить. Приказ господина превыше всего! Почему так? Милка не задумывалась. Ее измененный, мутировавший, безумный мозг был запрограммирован только на такое – и следовал программе не раздумывая, не размышляя. ТАК было хорошо, ТАК было приятно. И Милка следовала своим инстинктам.

Парень что-то сказал, дернулся, выгнулся, когда она затягивала шнур вокруг его члена, но Милка не обратила на это никакого внимания. Она священнодействовала, она была погружена в ритуал – ведь это самый настоящий ритуал! Ритуал лишения человека жизни. А ритуалы должны исполняться вдумчиво, правильно и красиво.