Катэр Вэй - По дорогам Империи

По проторенным дорогам он ходил не всегда. Были места, где чутье подсказывало, что лучше людям на глаза не попадаться, и тогда он долго продирался сквозь чащобу, прятался в траве или, если чувствовал от прилетевшего мрякула беспокойство, то вообще сворачивал подальше от тех мест.

Сегодняшний день не отличался ничем интересным. Ни единого путника, только птички да грызуны. Несколько длинноухих зверьков, похожих на кроликов, мальчик подбил из арбалета. Нет, не того, боевого. Борг подарил на прощание своему ученику маленький, складной, собственной сборки. Носил его Калин сзади на поясе, всегда можно рукой дотянуться. Заприметив пыльное облачко над дорогой, Калин поспешил скрыться с глаз путников. Мимо лихо промчались четыре всадника на марах, местных конях, очень куда-то спешили. Калина это насторожило, и он продолжил свой путь дальше, углубляясь в степь. На ночлег устроились на берегу мелкой речушки.

– О-о! Классно, а тут и глина есть, – говорил Калин с мрякулом, ковыряя носком сапога глинистый берег, – значит, сегодня на ужин у нас с тобой будет запеченный кролик, или как тут они называются. Не важно, главное, чтобы вкусный был.

А ночью разразился дождь. Весенний, проливной. Ручеек быстро превратился в речку и выгнал путников из сооруженного шалаша, изломав и снеся строение из веток своим бурным потоком.

Никакого подходящего укрытия Калин не нашел, и, чтобы хотя бы не околеть от холода, решил продолжить путь в полутьме. Мрякул семенил рядом, но вскоре ни идти, ни лететь зверь не смог: слишком высокая трава, мокрая, налипающая на лапы земля, а полету ливень мешал, да и своего человека он боялся потерять в такой непогоде. Мрякул, недолго думая, вспорхнул мальчику на плечо, обдав того холодными брызгами, и пристроившись задом на заплечной сумке, поехал верхом.

– Ну, ты и нахал, – добродушно бурчал Калин, чавкая тяжелой обувью по грязюке.

Голову прикрывал глубокий капюшон, но мальчишка все равно уже промок до нитки.

– Надо было тебя не Полканом назвать, а Харей оборзевшей.

Время перевалило уже далеко за полночь, когда Калин разглядел во мраке тусклый, одинокий огонек. Подойдя ближе, понял, что перед ним несколько жилых строений, и в окошке одного из них теплится желтоватый свет от лампады. Несказанно обрадовавшись и воспылав надеждой провести остаток ночи под крышей, в тепле, мальчик постучал в двери.

– Кто там? – сонный женский голос прозвучал по ту сторону дверей.

– Тетенька, пустите, пожалуйста, обсохнуть чуток. Мокро тут очень и холодно. Я и на полу могу подремать, не стесню вас. А утром уйду.

Хозяйка медлила. Калин собрался уже перейти к другой хате и попытать счастья там, но вдруг послышался звук открывающегося засова, и дверь, противно скрипнув, цепляясь краем об порог, открылась. В проеме стояла сутулая женщина неопределенного возраста, с головой закутанная в безразмерный платок, и, подслеповато щурясь, пыталась рассмотреть, кто это перед ней стоит.

– Ну, что встал, полуночник, проходи, проходи, а то сырости напустишь в хату, – пропустив мальчика в свой дом, она выглянула на улицу и, закрыв двери, спросила: – Ты что, один?

– Ага. Здрасьте, – протер мальчик ладонью лицо от воды и виновато улыбнулся, глядя, как под его ногами расплывается лужа.

Вода с одежды стекала ручьями. Хозяйка на миг застыла, наблюдая, как эта лужа расползается по ее полу, и, всплеснув руками, бросилась стягивать с ребенка вещи.

– Ах! – вскрикнула она, схватившись за грудь, когда спрятавшийся под свитером мальчика мрякул ляпнулся к ее ногам и, разбрызгивая во все стороны грязь, бросился под лавку, чем-то там громыхнув. – Ох, батюшки! – шарахнулась она в сторону и, не сводя глаз с той самой лавки, под которой укрылся Полкаша, потянулась за кочергой.

– Простите! Извините! Я не хотел вас напугать! Это мой мрякул, ручной. Он не тронет вас, не бойтесь.

– Ох, и бедовый ты парень, как я погляжу, – поставила она свое оружие на место. – Ладно, сымай давай мокрятину свою, а я пока погляжу, чего тебе переодеться выдать.

Калин дотирал пол, когда тетя Люба позвала поесть. Полкан уже вовсю лакал молоко из миски, пристроившись у очага.

Наполнив Калину глубокую плошку вкусно пахнущей похлебкой до самых краев, женщина уселась напротив, сложив руки на коленях.

– Сиротка, небось? – спросила она с жалостью в голосе и во взгляде.

Мальчик жевал очень шустро и охотно отвечал с набитым ртом.

– Не. Я к дядьке иду, на обучение, а батька есть и матушка тоже, но у них хватает забот, не до меня там пока. Мелкий родился, а отец болен, так что я сам дойду, не маленький уже.

– Неужто обряд уже прошел? А на вид и не скажешь.

– Не-е, не прошел, в следующую осень только.

– Негоже-то в двенадцать годков по ночам шастать, да без старших. Хоть бы кого взрослого с тобой отправили.

– Да мне скоро тринадцать будет.

– Все равно, не дело это. Сбежал, небось, а мне тут брешет, сидит. Эх, не доведет вас эта тяга к приключениям до добра. Только до гроба, – покачала она головой, вспомнив что-то свое, печальное, и невзначай поправила черную ленту, стягивающую волосы. – Ты доедай давай, да вон, на сундук ложись, я те там постелила. И смотри, чтобы Полкаша твой окаянный не шалил и к еде не лазал, иначе я его не молоком, а метелкой угощу, – улыбнувшись, она посмотрела на мрякула, пристроившегося у еле тлеющего очага и, кажется, уже спящего без задних ног.

– Не-е, теть Люб, он не тронет. Спит он, устал за день, да и без спроса чужого никогда не возьмет, я приучил.

– Но как же это? Они же ночные твари.

Мальчик пожал плечами:

– Днем ему спать некогда, днем нам идти нужно.

– Любопытная вы парочка. Я бы такого мрякула приветила в хате; вредителей гоняет, не шкодит, послушный, а ласковый-то какой. Жил у меня как-то один, да такой бедовый попался, даже покусал меня раз. Насилу прогнала, чуть и вовсе не пришибла. Ох, ладушки, доел? Давай спать ложись. До рассвета еще далеко, а ты небось притомился с дороги.

Утром за окном все еще слышался звук дождя, и в обед шумел, и лишь к самому вечеру небо распогодилось, а к ночи даже прорезались звезды в рваных облаках.

За день сидения в доме Калин починил дверь, табурет, спинку кровати и еще много чего. Этот дом давно не видел мужской руки. Приютившая Калина тетка все ахала и охала на радостях и засыпала мальчика похвалой.

– Калин, может, останетесь с Полкашей у меня, а? Ну, на что тебе этот Николот сдался? Ну, нет же у тебя никакого дядьки там, врешь ведь. Оставайся, сынок. Хата у меня просторная, да и вон, аж три штуки еще стоят, хочешь, занимай любую. Хозяина, как такового, у нас тут нет, князь сгинул в походе вместе с большей частью своих воинов. Родни у него нет, пришлый был, а жениться не успел. Император эти земли ему наградой выписал, а он взял да помер вскорости, и снова мы бесхозные. Наместник городской-то присматривает, но без твердой руки хозяйской, сам понимаешь, разлад да бардак. Люди тащат все, что плохо лежит, и бегут туда, где лучше жить, а мне и тут сытно. Хутор-то наш у дороги почти, и путники, бывает, захаживают – все какая-то прибыль. Хозяйство у меня хорошее, плаксунья есть, хрюньки, сивучей двадцать голов, кроли, да огород. Рук на все не хватает. А если постояльцы заселяются, так и вовсе не поспеваю. Помощник мне нужен справный, такой вот, как ты, да и паренек ты хороший, добрый, по сердцу мне пришелся. Так что оставайся, жить в достатке будешь, в тепле и сытости.