Мария Галина - Избранные произведения в одном томе

Кэлпи редко нападали большими группами, а если и нападали, то все больше скрытно. Иногда даже и непонятно — то ли кэлпи руку приложили, то ли просто само так совпало. Когда какая-то дрянь завелась в фильтрах на станции водоочистки, многие грешили на кэлпи, тем более что кое-кто даже и помер. И когда на птицефабрике сдохла вся птица.

Старики, которым и впрямь доводилось воевать с кэлпи, говорили, что на кэлпи это не похоже. Кэлпи никогда не вредят исподтишка, говорили они, многозначительно кивая, и головы качались, как у механических игрушек, кэлпи выходят на бой открыто, так уж у них заведено, у кэлпи. Стариков, понятное дело, никто не слушал. Ведь кэлпи давно уже не выходили на бой открыто. Вообще не выходили.

Против тех, кто скрывается во мраке, есть кордоны и патрули. И часовые на вышках. И ограда под током. Поэтому открытое нападение кэлпи явилось для всех полной неожиданностью. Тем более что кэлпи напали на школьный автобус…

Фома как раз погрузился в свое любимое занятие — он думал. Не то чтобы о чем-то конкретном, а так, вообще… Например, что отца переведут на другую работу и они поедут в настоящий город, где дома в несколько этажей, а некоторые такие высокие, что почти достают до туч. В городе много всего интересного, там, например, продается всякая техника, а также самокаты и скутеры, и если он уговорит отца…

Автобус почему-то остановился, а водитель выругался так, как вообще-то при детях не полагается. Потом вдруг стало очень тихо. Потом Доска завизжала. Фома никогда не думал, что Доска может так визжать.

Когда завизжала Доска, все поняли, что можно. Теперь уже все визжали и кричали, Фома, не успевший сообразить, что к чему, растерянно хлопал глазами, а в проходе между сиденьями стоял кто-то высокий, страшный, и Доска билась у него в руках точно большая белая рыба.

— Е оааих ах, — сказала Доска и всхлипнула.

Высокий, страшный чуть отпустил ее, и она сказала, уже четче, но все равно всхлипывая:

— Все оставайтесь на своих местах!

И добавила:

— Бога ради!

Тут кто-то сзади взвизгнул:

— Кэлпи!

И Фома понял, что высокий, страшный — и вправду кэлпи. Просто сначала, против света, он показался Фоме черным, но на самом деле был зеленый, и рука его, лежащая на горле у Доски, тоже была зеленая.

Вот это да, флегматично подумал Фома, кэлпи!

Больше он ничего не подумал, потому что кэлпи сказал:

— Тихо сидеть. Тихо сидеть, и все будет хорошо.

Но тут все опять завизжали и закричали, даже Доска тихонько взвизгнула, и кэлпи из-под мышки Доски выстрелил поверх голов. Пули гулко ударились в пластиковую обшивку салона. Осколки пластика полетели в разные стороны, и кто-то закричал уже не от страха, а от боли. Фоме горячий кусок пластика чиркнул по уху — он провел ладонью по саднящему месту и обнаружил, что ладонь вся в крови. Оказывается, в ухе полно кровищи.

Наверное, кэлпи все-таки очень плохо разбирается в людях, если думает, что так можно всех утихомирить, подумал Фома.

Но на самом деле кэлпи разбирался в людях не так уж плохо: постепенно крики смолкли, перешли во всхлипывания и жалобное поскуливание тех, кого задело осколками.

— Быстро уходить, — сказал кэлпи, и Фома сначала его не понял, но потом сообразил: кэлпи имеет в виду, что это он, кэлпи, скоро уйдет. Он сказал еще что-то, но тут на крыше автобуса врубилась автоматическая сирена.

Вой стоял такой, что Фома потерял способность соображать, но вскоре сирена резко смолкла; должно быть, кто-то снаружи снес ее очередью. В наступившей ватной тишине кэлпи торопливо заговорил:

— Один из вас, один, — он высвободил зеленую руку и для верности поднял один длинный палец, — один идти с нами.

— Это же дети, — всхлипнула Доска, — как вы можете? Нелюди!

— Один… — продолжал кэлпи, и по его лицу стало видно, что он потихоньку раздражается, — который… какой есть…

— Я пойду с вами, — сказала Доска поспешно, — я… вот. Вам заложник нужен, да?

— Не ты, — кэлпи затряс головой досадливо, — который… — Он помолчал и беспощадно заключил: — Кого не жалко.

И Фома понял, что все смотрят на него…

Оцарапанное ухо горело, и второе тоже начало гореть; он сидел, не в силах поднять глаза, а когда поднял, понял: ему показалось. Никто не смотрел на него. Все смотрели на страшного кэлпи, который вдруг встряхнул Доску, словно куклу, и отбросил ее на переднее сиденье так, что она упала и юбка у нее некрасиво задралась, обнажив белые ляжки. Фоме стало неловко, но он почему-то продолжал смотреть, и тогда страшный кэлпи подошел к нему, схватил его за плечо и дернул вверх.

Фома вылетел в проход, запнулся о ноги Доски, а кэлпи еще наподдал ему ладонью, и он вывалился наружу и увидел, что водитель лежит рядом с колесом автобуса, раскинув руки, и что над ним стоит еще один кэлпи с оружием наперевес, и услышал, как где-то далеко на умолкшую сирену их автобуса откликнулась другая сирена… Кэлпи начали торопиться, но даже в этой своей торопливости они были деловиты, как очень большие муравьи. Фому схватили, закинули в кузов грузовичка, туда же попрыгали все кэлпи. Грузовичок сразу же рванул с места, и автобус остался позади, а Фома трясся в грузовике и ничего не понимал, но тоска снедала его, и он плакал от этой тоски, которая не имела к кэлпи почти никакого отношения.

Однажды, когда Фома был маленьким, он забрел в лес.

Нет, не так.

У Фомы была одна дурная привычка — он мог часами идти, не думая, куда идет, и что-то бормоча себе под нос. На самом деле он рассказывал сам себе всякие истории, но это не так важно. Тем более свои выдумки он предпочитал держать при себе.

Так вот, он как-то сбежал с урока в подготовительном и, протиснувшись в дырку в заборе (была там такая дырка, все про нее знали, но не каждый мог пролезть), отправился гулять. Был урок физкультуры, и его опять не взяли ни в одну из команд, гонявших сейчас мяч, а оставили стеречь вещи, хотя совершенно непонятно было, зачем их вообще стеречь. А учитель, бегавший по площадке со свистком во рту, и не заметил, как он ушел.

Ну и ладно, бормотал Фома, переваливаясь на коротких ножках. Он сначала представлял себе, как потеряется и все будут его искать, но эта история слишком хорошо кончалась (на самом деле она совершенно очевидно кончалась хорошей трепкой), тогда он стал думать, что умрет и все будут плакать, и говорить друг другу: «Какой хороший мальчик был! А мы его так обижали!» А ему будет уже все равно.

В общем, он шел-шел по тропинке и попал в лес. Этот лес рос на насыпи, его высадили, когда папа Фомы был еще совсем маленьким. Лес совершенно не походил на дикие плавучие заросли Дельты, он был домашний, ручной. Вечерами за него садилось солнце, и верхушки елей чернели, словно вырезанные из бумаги, хотя на самом деле елки были зеленые. Фома ткнул разлапистую нижнюю ветку пальцем, и с нее на плотный, плюшевый мох посыпалась сухая хвоя. Тут же засуетились внизу крупные рыжие муравьи, начали оттаскивать в сторону упавшие иголки. Фома, присев на корточки, наблюдал за ними; они текли блестящей дорожкой по стволу — одна уходила вверх, другая вниз. Там, внизу, муравьи построили свой замок, замечательный замок с башенками и балконами, и на каждом балконе стоял стражник в блестящих доспехах и с крошечной алебардой в руках и следил, не идет ли откуда грозный враг. А где-то в самом сердце замка, в крохотной круглой комнатке, обитой шелком, смотрелась в маленькое волшебное серебряное зеркальце прекрасная принцесса — не едет ли прекрасный принц откуда-то издалека, через горы, через реки, через страшные топи, где черные воды смыкаются над головой всадника.