Юрий Силоч - Союз нерушимый… [litres]

В забытьи было хорошо и спокойно. Я валялся без сознания, но в то же время осознавал какие-то вещи, словно продолжал видеть и слышать. Это было очень похоже на позднее субботнее утро, когда сон уже некрепок, но вставать ещё не хочется. Рядом раздавались какие-то голоса, но они вполне могли мне почудиться: это было бы совсем неудивительно, если учесть все испытания, выпавшие на долю моей многострадальной головы.

Первым, что я ощутил, стал холод.

От него сводило конечности – и стоило лишь пошевелиться, как мышцы тут же отзывались мерзкой тягучей болью. Ноги, руки, шея, – ныло и стонало всё тело, поэтому пришлось потратить некоторое время, сидя в темноте и разминая ставшие чужими мышцы сквозь одежду. Затем я включил ночное видение, поднялся на ноги и немного попрыгал.

ПНВ не помог, а тепловидение барахлило: я не видел ничего, кроме выщербленных кое-где каменных плит, на которых стоял, но эхо подсказывало, что помещение очень большое. А когда в дополнение к эху запоздало включилась логика, я понял, что не мог оказаться нигде, кроме как в метро.

Позади темнел какой-то провал, и я заметил, присмотревшись, что там стоит вода, подёрнутая плёнкой тины. Из неё торчали всякие коряги и металлическая арматура, на поверхности плавал хлам неопределённой формы. Этот водоём ограничивался облицованной мрамором стеной, и я, когда прошёл немного дальше, разглядел буквы «Ко…сом…льская».

«Да, ну и забрался же я…»

– Эй, Голос в голове! – позвал я. – Эй! Ау… – в пустоте станции мои слова прозвучали странно и страшно. Я не боялся темноты, но сейчас что-то подсознательное и первобытное велело мне заткнуться и пугало картинами кошмарных созданий, лезущих из туннелей и желающих меня сожрать. Нужно было искать выход. Я много раз бывал на этой станции в прошлой жизни и помнил её совсем другой – самой, наверное, красивой во всём московском метрополитене. Яркая мозаика, простор, массивные люстры под потолком.

Поэтому непривычно и жутко было видеть это место таким – брошенным, затопленным, сырым и обветшалым. Дрожа от холода, я брёл, тщательно глядя себе под ноги, но всё равно спотыкался: путь преграждали всякие тряпки и куча бурых трухлявых палок, разлетавшихся в пыль от одного прикосновения. Я шёл, пиная их ногами ради развлечения, но лишь до тех пор, пока не пнул, как мне сперва показалось, детский резиновый мяч. Он перевернулся и отлетел в сторону, звякнула пустая консервная банка – и меня прошиб холодный пот: «мяч» смотрел на меня чёрными пустыми глазницами.

Я глухо застонал. Дурак, надо же, какой дурак! Всё это время я топтал десятки непогребённых тел. Эта станция была настоящей братской могилой: только осознав это и оглядевшись (будто что-то щёлкнуло в голове), я с ужасом увидел вокруг не горы мусора, а последнее пристанище людей, пытавшихся спастись от катастрофы в метро.

Тут было множество кострищ, возле которых на истлевших синих одеялах, плащ-палатках и расстеленной одежде лежали скелеты: большие, поменьше и совсем маленькие. Рядом с последними обычно находилось больше всего упаковок из-под лекарств, консервных банок, пустых пластиковых бутылок и одноразовых шприцев. Я закусил кулак, чтобы не закричать. В ином случае я чувствовал бы себя, как археолог на месте заброшенного городища, но тут, именно тут, на этой самой чёртовой станции могли лежать мои старики-родители, жена и… нет, стоп. Об этом точно нельзя думать, чтобы не рехнуться. Мне стоило огромного труда забыть, что у меня когда-то была семья, и сейчас было самое неподходящее время для того, чтобы это вспомнить. «Археолог. Я просто долбаный археолог».

По расположению скелетов можно было понять многое. Я бродил вокруг, наблюдая и восстанавливая картины случившегося.

Вот лежит крупный и широкий костяк – мужской. На черепе – труха в форме бейсболки с кокардой, внутри рёбер – жетон, у пояса – пряжка ремня и пистолет Макарова. Остальное истлело и обратилось в пыль. Рядом – ещё три человека, застывшие в странных позах, словно, валяясь в выходной день на диване, пытались перевернуться на живот и взять телефон, лежавший на подлокотнике. Их руки тянулись к полицейскому. Интересно, что за драма тут приключилась? Что им понадобилось от блюстителя порядка? Непонятно. Ничего не понятно.

У лестницы, ведущей наверх, нашлась груда костей и черепов. Изуродованных, пробитых, переломанных. Поодаль – ещё, но эта куча упорядочена, руки к рукам, ноги к ногам, несколько черепов выложены горкой. В двух шагах – закопчённая походная горелка, сломанные кривые ножи, пластиковые вилки, пара армейских котелков и одноразовые тарелки.

«Я археолог, я археолог».

Гермоворота были ожидаемо закрыты. Как в бреду, я шёл, не разбирая дороги и наблюдая картины столь жуткие, что мозг отказывался верить в их реальность. Нужно было как можно скорее выбираться, и поэтому я, обнаружив в технических помещениях станции пролом в стене и вырытый туннель, ведущий наверх, полез, не задумываясь над тем, сколько придётся подниматься, и даже не помня глубины станции.

Перемазавшись в земле по уши, ободрав ногти и сбив колени при падении, я ощутил на лице дуновение холодного горького сквозняка. Лаз вёл в один из старых канализационных коллекторов – полукруглый, с бетонными стенами и вонючим ручейком на дне. Тепловизор всё ещё не функционировал, работая в режиме калейдоскопа, а для ПНВ, даже такого чувствительного, как мой, было слишком темно. Нашарив в тёмно-зелёной из-за ночного видения тьме лестницу, я поднялся наверх. Казалось, что подземные приключения закончились, но, толкнув люк, понял, что я ошибся – чёртова железка не поддавалась.

Ничего. Вероятно, забетонировано. Я ударил ещё несколько раз – больше для очистки совести, пока не понял, что ржавая лестница вот-вот обрушится. Сейчас надо мной, скорее всего, бетонная пробка толщиной в несколько метров и новый корпус Ленинградского вокзала.

Пришлось спуститься и идти дальше.

К тому моменту, как нашёлся не заблокированный технический лаз, прошло уже достаточно много времени. Я окончательно потерял направление, замёрз и не знал, куда туннель меня выведет. Было бы забавно столько времени плутать, пережить шок и в конце концов вылезти напротив здания КГБ.

Приподняв тяжёлый люк, я постарался осмотреться.

Рассвело. Сверху накрапывал мелкий мерзкий дождик, а порывистый свежий ветер гнал по небу огромные свинцовые тучи. Вокруг меня простирался незнакомый спальный район, совсем как тот, в который я приехал арестовывать ныне покойного Вьюнова.

Пусто. Все на работе, дети в школах, погода дерьмовая, – вероятность натолкнуться на кого-либо минимальна. То что надо для беглеца.

Первым делом, выбравшись из люка, я понял, что мне жизненно необходимо согреться. Холодный ветер задувал под дырявое сырое пальто и уносил остатки тепла. Дрожа всем телом и клацая зубами, я помчался по лужам к ближайшему подъезду.