Юрий Силоч - Союз нерушимый… [litres]

Несколько секунд удаляющегося крика – и тихий, еле слышный из-за дождя «плюх». Белое пятно рубашки ярко выделялось на чёрном асфальте.

Я от души выругался: но больше на самого себя. По распоротой тельняшке расплывалось небольшое кровавое пятно.

Уже позже, успокоившись и стуча каблуками по тёмной и пыльной лестнице, я снова и снова прогонял в памяти услышанное. Информации он дал вполне достаточно для продолжения поисков. И ещё завод имени Лебедева… Это вполне могло оказаться совпадением, но я в них уже давно не верил. Ладони зудели. Я был на правильном пути, а значит, расследование продолжалось.

Поехать на завод было заманчивой идеей, но от неё пришлось отказаться по нескольким причинам. Во-первых, слишком опасно – секретное предприятие хорошо охранялось, и даже если бы я смог туда попасть, то шансы выбраться маячили где-то в бесконечности между одной десятой процента и полным нулём.

А во-вторых, я не знал, что там, собственно, искать. Найти Унгерна и вытрясти из этого казахского арийца всё, связывавшее его с «Лебедями», было более разумной мыслью.

Дождь перестал, но небо всё ещё было пасмурным, а в воздухе витала сырость. Улица, по которой я шёл, называлась Плющихой лишь по старой памяти: ядерные взрывы не оставили и следа от прежнего района. Не осталось ни высотных отелей, ни жилых домов, и сейчас мрачный готический замок МИДа возвышался над покатыми крышами ещё одной грязной заплатки бараков на теле многострадальной Москвы.

Это было похоже на клишированную Трансильванию из поп-культуры: высоченный дворец Дракулы, а у его подножия – разваливающиеся халупы. Поначалу, после пробуждения, я никак не мог смириться с царившим вокруг безобразием, возмущался и спрашивал себя, как люди могут ТАК жить, но потом пришло понимание, что это лучшее из возможного. То, что сделала советская власть и советский народ, было настоящим чудом.

Отгремели ядерные взрывы, вся инфраструктура, промышленность и цивилизация как таковая оказались отброшены в каменный век. Война, которая и не думала заканчиваться, полыхала почти на всей территории тогда ещё России. Враг блокировал Санкт-Петербург, осадил Москву, дошёл до Астрахани на юге, а на востоке Китай оккупировал практически всю Сибирь.

Карта страны в те страшные годы напоминала «красное дерево» времён Гражданской войны: людям казалось, что всё пропало, страна обречена и спасения нет.

А потом пришла Идея. Вернее, не пришла: она никуда не уходила, оставаясь тайной народной мечтой о возвращении «старых добрых времён». Идея вернулась в тот самый момент, когда была так необходима, собрала десяток разрозненных бандитских республик и полуфеодальных городов-государств в единое целое – и русский солдат выстоял. Выстоял и погнал противника обратно, освобождая родные земли и в огне сражений закаляя и укрепляя новый, многонациональный советский народ.

И пусть фронты откатились от границ, пусть многочисленных врагов изгнали и начали бить на их территории, в тылу от этого не стало легче. Войне было далеко до завершения – трудной, напряжённой, отвлекающей львиную долю ресурсов, отнимающей жизни. А в самом Союзе было негде жить, нечего есть, нечем лечиться, некому учить детей – полная разруха. Но, несмотря на это, люди, которые населяли Союз и верили в светлое будущее, совершили ещё один подвиг: на пепелище старого мира сумели отстроить заново многое из того, что было разрушено, и не собирались останавливаться на достигнутом.

Официальная история в основном сосредотачивалась на крупных военных достижениях. Через семь лет после освобождения территории страны от врага была возобновлена космическая программа. Через десять – в космос поднялся первый корабль военно-космического флота. Через двенадцать – одержана первая крупная победа в орбитальном сражении и высажен десант на Луну, советские войска победным маршем идут по Европе, Азии, Африке, обеим Америкам и Антарктиде, а президент США и верховное командование стран НАТО эвакуированы на Марс.

Но помимо этого в тылу происходило нечто не менее важное. Была отменена карточная система. Выстроены заново промышленность, сельское хозяйство, наука, образование, медицина. Союз первым начал массово внедрять боевые и вычислительные имплантаты, компьютеризировать хозяйственную деятельность, использовать клонирование, «штампы» сознания и множество других вещей, куда менее впечатляющих.

На радиоактивных руинах вырастали новые города, рождались, пусть и не всегда здоровые, дети. И то, что многим до сих пор приходилось ютиться в подобных бараках, было уже достижением. Людям было где жить и что есть, а это после более чем полувековой войны – уже немало.

Я шёл по улице, над которой возвышалась громадина МИДа. Контраст разителен: могучая высотка и двух-трёхэтажные развалюхи, во дворах которых усталые пожилые мужики с чёрными электронными протезами в свободное от смен время пьянствуют и играют в домино, пока их жёны развешивают бельё на верёвках.

Дом номер восемь оказался нескладным и несимметричным строением, выкрашенным коричневой краской. Во дворе – залитая водой песочница, длинный сарай с десятком пронумерованных белой краской дверей. На вытоптанном пятачке земли – футбольные ворота, рядом с которыми две грубо сколоченные лавочки и кухонный стол с затёртым инвентарным номером. К калитке бежал тонкий ручеёк – от покосившейся ржавой колонки, заклиненной при помощи деревяшки. Навстречу мне из некоей деревянной кабинки под крышей, крытой листом рубероида, вышел усатый старик в дырявой белой майке, галифе и сапогах. Подмышкой он держал газету, у которой не хватало части обложки – той, где обычно печатали портреты первых лиц КПНСС или членов Ставки.

– Здравствуйте! – я прошёл во двор, переступая через ручеёк. – А Тильман не тут живёт?

Старик остановился и выудил из кармана галифе пачку папирос.

– А вы ему кто будете? – поинтересовался он, извлекая одну, сгибая в нужных местах и под- жигая.

– С работы, – уверенно соврал я. – Не появляется, стервец. Думали в милицию заявлять, но решили сперва сами разобраться.

– А чего это, на Вычислительном уволить не могут этого оболтуса? – дед выпустил облако удушливого дыма. Судя по запаху, он курил старые покрышки.

– На каком вычислительном? – нахмурился я. – Я с «Лебедей».

– А-а, – протянул старик. – Запамятовал, бывает.

Ну конечно. Запамятовал. Хитрец старый.

– Так что? Где его носит?

– Не знаю я, – пожал плечами дед. – Запропастился куда-то.

– А давно?

– Да что-то около трёх-четырёх дней тому. Он и до этого пропадал на неделю, говорил, в командировку.

Я снова придал лицу сердитое выражение.