Юрий Силоч - Союз нерушимый… [litres]

Наконец, самоходка остановилась. Я лежал грудью на рычагах и не мог даже простонать. Вдохнуть тоже не получалось: воздух входил с хрипом, а выходил, принося с собой из лёгких солёную жижу характерного вкуса.

«Нельзя!» – твердил я сам себе. Перед глазами висела кровавая пелена.

«Нельзя!» – попытка выпрямить спину едва не отправила меня в беспамятство: в тело словно вонзились десятки ножей.

«Нельзя!» – открыть люк. Сломанные пальцы торчат во все стороны под удивительными углами.

«Нельзя!» – перевалиться через край и упасть на пол. Сознание терять тоже «Нельзя!» Но как же больно…

«Нельзя!» – ползти в сторону, подальше от самоходки. Выбраться во что бы то ни стало. Только не умирать, только не сейчас, только не так. Не в преддверии «Большого концерта».

«Нельзя!» Силы уходят. Конечности не слушаются. Тело немеет. Я оглядываюсь и вижу, что оставляю позади кровавый след.

Когда плита с лежащим поверх неё моим телом проваливается вниз, в пустоту, я понимаю, что мне не казалось и здание действительно повреждено больше, чем я предполагал раньше.

Удар, практически неощутимый из-за того, что я больше ничего не чувствую.

Ослепшие глаза закрываются, лишь в мозгу остаётся гореть, словно яркая неоновая вывеска, мысль: «Нельзя!»

Чьи-то сильные руки подхватывают моё тело, укладывают на жёсткий стол, в два счёта срывают броню, шинель и остальную одежду.

И перед тем, как пришла тьма, я увидел самое жуткое зрелище в своей жизни: надо мной склоняются четыре уродливых женских лица, вымазанных в белой пыли.

Потолок не был белым.

Почему-то все считают, что потолки в больницах и прочих подобных казённых учреждениях, куда попадают главные герои книг, фильмов и игр, должны быть белыми, и в этом смысле я сломал стереотип.

Мой был жёлтым – цвета старой книжной страницы. По нему расплывались круги разной насыщенности: от совсем незаметного, близкого к белому, до почти что коричневого. Последние находились возле серой трубы, протянувшейся из потолка к батарее. Перед тем как полностью вернуться в сознание, я успел заметить, что новую краску наносили прямо поверх облупившейся старой, не зачищая, отчего поверхность трубы напоминала географическую карту неизвестной страны.

В тесной палате едва-едва помещались кровать и тумбочка нежно-голубого цвета с написанным белой краской инвентарным номером. Окон не было, свет давал висевший под потолком плафон, похожий на таблетку. Внутри него я видел тёмные точечки дохлых мух.

На удивление, первой мыслью стало не «Где я?» и даже не «Почему ничего не болит?».

Я с наслаждением подумал: «Наконец-то выспался», – и едва поборол желание повернуться на бок и заснуть.

Секундой позже пришло понимание, что это невозможно: я был прочно пристёгнут к кровати стальными наручниками, а к венам обеих рук вели рыжие трубки капельниц. Это подстегнуло воспоминания и запустило мыслительный процесс. Память и предположения навалились скопом и закричали наперебой, как во время вечеринки-сюрприза, когда включается свет и в комнате оказывается целая куча народу. Усилием воли я успокоил весь этот парламент и давал слово всем по очереди.

Кажется, я влип. Кости и мышцы не болят – это плюс, но я в «браслетах» и нахожусь чёрт знает где. Прислушавшись к ощущениям, открыв и закрыв рот, дабы прочувствовать атмосферное давление в ушах, я сделал вывод, что нахожусь где-то ниже уровня земли. Значит, подвал. Плохо, очень плохо.

Нужно было осмотреться и подметить хоть какие-нибудь детали.

Дверь, ведущая в палату, была самой простой, чуть ли не фанерной, но это ничего не значило: судя по звукам, вернее, их полному отсутствию, она очень хорошо изолировала от окружающего мира. Либо я лежал в настолько глухом подвале, что тут было просто некому и нечему звучать.

На тумбочке стеклянный графин с водой и жестяная кружка.

Я обдумал перспективу превращения этих вещей в оружие: графин можно разбить и сделать «розочку», а кружку… Не знаю, кидать в голову. Стойка капельницы может трансформироваться в копьё, особенно, если привязать к ней иглы или сломать под углом. Либо придавить один край ножкой кровати, чтоб он расплющился – остроты для того, чтобы кого-нибудь проткнуть, будет вполне достаточно…

Я занимался подобными умственными упражнениями целую кучу времени: точнее определить не получалось, поскольку всё железо было отключено, и я не мог даже в тетрис поиграть, пока валялся без движения.

Перебрав все известные мне факты о палате, сопоставив со вчерашними (вчерашними ли? могло пройти сколько угодно времени) событиями и выдумав несколько теорий моего появления здесь – от самых вероятных до откровенно бредовых, я с известной долей сожаления пришёл к выводу, что нахожусь в «Лебедях».

А это значит, будут пытать.

Как старыми, проверенными временем методами, вроде избиения до потери пульса, так и новыми, порождёнными эпохой всеобщей киборгизации. Например, в конторе любили такую штуку: подключали к голове допрашиваемого пару кабелей и транслировали в мозг сутки напролёт оглушительную музыку. Или галлюцинации – кому понравится увидеть и в полной мере почувствовать себя в бассейне с тарантулами? Но это грубо и недостойно настоящего джентльмена. При должном уровне мастерства сотрудники Конторы могли транслировать «клиенту» свои мысли, буквально сводя его с ума. Я не знал, как это: не понимать, какая мысль принадлежит тебе, а какая – хитрому следователю, и, честно говоря, не особенно стремился испытать это на собственной шкуре.

Ну и, разумеется, старый добрый и уже успевший выйти из моды «мозголом», когда данные из головы извлекаются напрямую, безобразно и безвозвратно калеча личность, сознание и рассудок.

Занятый этими невесёлыми мыслями, я услышал где-то далеко-далеко отсюда шаги – и меня бросило в жар. Я мысленно обругал себя, упрекнув в трусости, но ничего не мог поделать: звук приближающихся шагов в абсолютной тишине заставлял моё сердце выпрыгивать из груди.

Шаг. Шаг. Шаг. Шаг.

Всё громче и громче, ближе и ближе, всё жарче и жарче – я мгновенно покрылся нервным потом.

Неизвестный замер перед дверью, и я замер вместе с ними, внутренне сжавшись и приготовившись к худшему. Вошедший в палату мужчина не был похож на врача, скорей на мелкого-мелкого совслужащего.

Именно такие агенты – серенькие, лысенькие очкарики в кривых костюмах от «Большевички» и с врождённой сутулостью – были надеждой и опорой КГБ, а вовсе не накачанные красавцы, умевшие стрелять по-македонски и разбираться в элитных винах.

Именно такие агенты работали долго и счастливо – тихони, сумевшие вовремя стать незаменимыми, но сохранившие реноме безынициативных слизняков.