Юрий Силоч - Союз нерушимый… [litres]

– Здравствуйте, товарищ сержант! – сказал он. – Как самочувствие?

Сержант? Да, я маскировался под него, но… Интересно, очень интересно.

– Здравствуйте! – отозвался я. Голос оказался очень слабым и тихим, поэтому пришлось откашляться. Удивительно, но это не повлекло режущую боль в груди. – Самочувствие хорошее. Я здоров?

– Советская медицина творит чудеса, – улыбнулся неизвестный уголками губ. – Рад, что вам лучше. Тем не менее придётся ещё полежать какое-то время и пройти одну достаточно болезненную процедуру. Вам приходилось уже получать ранения?

Упоминание болезненной процедуры мне очень не понравилось.

– Никак нет, не приходилось! – отрапортовал я.

– Даже странно. Вы, извините за прямоту, один из самых старых сержантов, которых мне приходилось видеть. Сколько вам – пятнадцать лет? Двадцать?

Клоны очень быстро росли и созревали, но точно так же быстро и старели. В этом природу обмануть не получилось: ускоренный метаболизм порождал быстрый износ организма.

– Не могу знать! – я сделал «вид лихой и придурковатый», как образцовый служака.

Мужчина снова улыбнулся.

– Да, я понимаю. Кстати, я пришёл сюда с хорошими новостями. И, наверное, вы уже знаете, с какими. – Снова этот взгляд: испытывающий, колючий, выжидающий. Я молчал. – Пришли оценки за курс повышения квалификации. Результат удовлетворительный, так что скоро вы будете направлены для прохождения практики на фронт, но уже в звании младшего лейтенанта.

– Служу Советскому Союзу! – гаркнул я, делая вид, что глаза лезут из орбит не от удивления, а из-за служебного рвения.

– Часть для вас подобрали отличную, боевую, с опытом. Там сейчас тяжеловато, но вы уж постарайтесь. Нам нужны такие люди, как вы.

Я старательно таращился, поскольку совершенно не знал, что в таких случаях положено говорить.

– Вы помните, что произошло? – спросил гость.

– Виноват, ничего, – пожал я плечами. – Всё случилось так неожиданно… – я изобразил испуг. – Что за штука меня нашла? Что это вообще было? Я помню, что…

– А вот об этом вам совсем не стоит говорить, – в голосе человека зазвенел металл. – Надеюсь, вы понимаете, что разглашение информации о…

– Так точно! – вскрикнул я, перебивая.

– Машина, виденная вами, это новейшая разработка. Скоро таких будет много, но сейчас… – мужчина приложил указательный палец к губам. – Не болтайте.

– Разрешите обратиться… Это из-за той штуки я в наручниках?

Мужчина кивнул:

– Да, товарищ сержант. Но скоро вас освободят и подлечат. Павел Павлович врач от бога, кого угодно на ноги поставит. Поправляйтесь.

Мужчина вышел, а я остался думать над тем, что это вообще было.

Очень скоро меня и впрямь поставили на ноги – для этого даже не потребовался никакой доктор – видимо, «Швеи» справились с этим куда лучше. Исчезли боли в пояснице и небольшой сколиоз, я стал гибким, как двадцатилетний. К тому же больше не было ни температуры, ни кашля – волшебство, да и только.

Через день пришёл приказ о переводе в общую палату: оказалось, что я лежу в одном из многочисленных ветеранских госпиталей. Именно сюда доставили вертолётами меня и множество других жертв «аварии» на заводе имени Лебедева. Палаты и коридоры полнились слухами. Люди шептались, что в этом деле очень много странностей. Во-первых, солдатам и персоналу должны были оказывать помощь на заводе либо в больницах поблизости. А во-вторых, раненых доставляли вертолёты чёрного цвета и с одной очень хорошо знакомой всему Союзу эмблемой – щит и меч.

Вскоре я увидел по телевизору, как директор завода, за спиной которого маячила очень мрачная Платонова, делал заявление, мол, взрыв не был ядерным и город вне опасности. Это опять-таки не добавило ясности. Может, Палыч её завербовал? Было бы неплохо. Жаль лишь, что я сам не сумел с ней поговорить.

В клинике меня продержали всего полтора дня и очень быстро выписали, перед этим дав увольнительную и офицерскую форму, которая была новой только на бумаге, а на самом деле – очень сильно б/у. Когда врач (которого, к слову, действительно звали Пал Палычем) включил мне имплантаты, я заглянул в документы и обнаружил, что волшебным образом из рабочего превратился в сержанта Советской армии с незначительным послужным списком. Заглядывая в графу «в/ч приписки», я уже знал, что там будет. Двести первая стрелковая дивизия. Чёрт… Только я понадеялся, что больше не надо служить Родине в самых опасных переделках и дальнейшее расследование Контора может взять на себя…

«Очень недвусмысленно, Пал Палыч. Очень», – с неудовольствием думал я, мысленно готовясь к тому, что следующие дни будут очень трудными. Вообще по части сложности задач шеф даже превосходил Голос, так что неизвестно, правильный ли выбор я сделал.

Врачи предлагали остаться ещё на день в госпитале, но я отказался и предпочёл взять лишнюю увольнительную. За время скитаний у меня отросла длинная щетина, и я решил, что это даже плюс: изменение внешности в моём положении не будет лишним. Перед заляпанным зеркалом в умывальнике госпиталя я побрился, оставив лишь разрешённые уставом усы, побрызгался одеколоном, выменянным у санитара на кусок сливочного масла, забрал тощий брезентовый сидор с немногочисленными пожитками и покинул уютную территорию госпиталя.

До Москвы транспорт не ходил, и пришлось добираться на попутном армейском грузовике. Водитель-узбек, маленький, чернявый, с раскосыми глазами и огромными сапожищами не по размеру всю дорогу напевал какие-то незнакомые мне заунывные песни. Погода, наконец-то, пришла в норму: прекратились дожди, немного потеплело. Вдоль дороги тянулись чёрные и бурые поля, мертвые, застывшие, готовые укрыться первым снегом. Но под солнцем и они выглядели красиво, даже несмотря на то, что светило висело низко над горизонтом и давало болезненный желтушный свет.

Мимо проносились яркие, обшитые пластиком дома в многочисленных деревнях. Там кипела жизнь: колхозы работали в полную мощь, по улицам гуляли молодые люди, стайки школьников возвращались с учёбы. Я вспоминал свои детство и юность, когда колхоз в ноябре был готовой иллюстрацией к постапокалиптическому роману, сравнивал с теперешней картиной, и на душе становилось радостно.

Солнце светило в окно, и я блаженно щурился, подставляя ему лицо.

Однако вскоре пришлось вылезать: водитель не собирался заезжать в город, намереваясь проехать по реконструированному МКАДу и далее уйти на Дмитровское шоссе.

Пройтись пешком, потом на двух автобусах по пробкам; не прошло и двух часов, как я бодро шагал по знакомой улице с полным вещмешком всякой всячины из кооперативного магазина – хорошие консервы, дефицитный сахар, кусок ветчины в пергаменте – не суррогаты, а настоящие продукты: лучшее из того, что я мог найти. Кроме того, я собирался всё-таки передать Марии честно украденные из депутатской квартиры деликатесы. Испортиться они точно не успели бы: добычу я оставил у окна, из щелей которого задувал ледяной ветер.