Александр Афанасьев - Оккупация [litres]

Есть просто воры. Есть регионы, например, Закарпатье, где вместо воров есть мафия – система, объединяющая легальную и нелегальную жизнь в одно целое, где руководителями мафиозных структур чаще всего являются депутаты, за которых исправно голосуют на выборах их подручные. Там вне системы просто нет никого, каждый как-то завязан, что не устраивает – уезжай. Ворье чаще всего контролирует банальный криминал, прописанный в УК, справляться с которым у новой (произносят в Украине «ново́й») полиции не хватает ни сил, ни профессионализма, ни времени. Чего говорить – раньше в Киеве больше двух угонов за ночь – уже ЧП, а сейчас по двадцать-тридцать машин уходит – и ничего. Этих надо искать в подпольных игорных заведениях, хотя они мне ничего не скажут – западло с ментом, понятия у них. Но при случае и по ним прошвырнусь.

Наконец, третий уровень – это дикари, шпана. Они занимаются самым разным – кто селюков на вокзале разводит, кто фальшивые стоянки организовывает, кто банально кошельки тырит или мобилы отжимает. Шпана бывает как местная, так и приезжая, немало детей беженцев и самих беженцев. Немало и цыганья. С ними разговаривать бессмысленно…

Пока что мне надо попробовать выйти на политиков и на ментов. Политиков с самого с ранья лучше не трогать, у них сессия, да и… мне надо хотя бы примерно понимать расклады – там как минное поле, и вслепую соваться нельзя. Придется начать с ментов. За время пребывания в Киеве знакомства я завел солидные – все-таки бывший полковник из Москвы, и решить я мог самые разные вопросы – паспорт, московская прописка для семьи, банк, бизнес, квартиру купить без палева. Решил начать с Валевича – подполковник Валевич, бывший убозовец [27] Управление по борьбе с организованной злочинностью. . Он одно время сильно трясся… потому что к делам донецких имел самое прямое и непосредственное отношение. Но потом понял, что в заведении только занавески и поменяли. Выучил украинский, обзавелся удостоверением участника АТО – свободен…

Его я застал на Маркете, он пока пообедать вышел. Маркет – это такое место в центре, стихийный рынок – но приличный, скорее хипстерский. Старые вещи продают, но дизайнерские, художников много. Короче, как Париж, блошиный рынок.

Кормили его, конечно же, бесплатно, святое дело – для понимающих. Он сидел за столиком в кафе, уминал за обе щеки. С ним был еще кто-то. Я подошел и сел рядом.

– Шолом…

Жора недобро глянул на меня, потом на своего.

– Отсядь, мы тут поспилкуемся…

Молодой ушел. Я подвинул к себе его тарелку с борщом.

– Напарник?

– Он самый. Понаберут по объявлениям.

– Копают?

– Да нет пока. Бог миловал.

– Будь осторожен. Я тоже думал…

Валевич посмотрел на меня в упор.

– Тебе чего?

– Двадцать фур ушли. С бухлом.

– Твои?

– Мои. В Полтаве.

Валевич хмыкнул.

– Круто.

– Еще бы не круто. Меня траванули, сам не могу понять как. Очнулся в больничке, фуры – тю-тю.

– Двадцать фур в гараже не спрячешь.

– Вот и я о том же. Поводи жалом. Если кто-то будет сбрасывать водку быстро и дешевле, чем обычно, – отзвони.

– Думаешь на кого?

– Не знаю, на кого и думать. Пацанчик мой еще пропал. Вот он тут, и тут же номера фур и установочные данные на водил.

Я положил на стол карту памяти к фотоаппарату, размером с ноготь.

– Как обычно?

– Еще и добавлю. Я крайне заинтересован.

– Понял.

Под столом я передал пачку долларов – это аванс. Валевич принял.

– Сам-то как?

– Местами.

– По министерству чего слышно? Говорят, вам опять нового ставят.

– А… поговорку знаешь. Игра была равна – играли два говна.

– У нас то же самое.

Моя игра здесь… игра… работа – это что-то среднее – заключается еще и в отслеживании вот таких вот тенденций изнутри. Чтобы вовремя уловить признаки новой, еще более страшной беды.

Я не думаю, что сегодня ситуацией на Украине доволен хоть кто-то, кроме узкой прослойки тех, кто допущен до корыта. Недовольны все. Нищие, безработные простые люди, вынужденные выезжать за границу и работать там – и все чаще обратно не возвращающиеся. Кстати, для справки – до того как дали безвиз (очень ограниченный причем), количество заробитчан в России превышало таковое на Западе ровно в десять раз. Но и после безвиза превышает, только в три раза. Причина проста – те, кто едет на Запад, понимают, что там они – рабы. Говорящие орудия труда. Может, тот, кто учился на Западе, в Польше, например, еще может на что-то рассчитывать, а те, кто с села, не владеет языком, не имеет признанного на Западе диплома, обречены на рабский труд до конца жизни. Утки из-под больных выносить, полы мыть, клубнику собирать. А тот, кто едет в Россию, понимает, что в России можно и остаться. И работа твоя необязательно будет рабской, можно и пробиться. Язык-то знаешь, и диплом примут. И пробиваются. И тот, кто пробился, начинает перевозить семью, потом перевозит родственников. И они знают, что если не они, то дети уже точно будут здесь своими, такими же, как все. В России до сих пор никто не считает украинцев чужими, и сами себя они тоже чужими не считают.

Менты тоже недовольны – участившимися журналистскими расследованиями, ограничением их прав, да тупо – увеличившимся в несколько раз объемом работы. Депутаты из-за постоянных политических пертурбаций вынуждены все больше вкладываться в пиар, тем самым откупаясь от общества враньем. Стало намного сложнее с демонстративным потреблением: покажут, какие у тебя котлы на руке, – и оправдывайся. Недовольны атошники – они никому не нужны, о них просто вытерли ноги и выкинули, как грязную тряпку. А мир, какой наступил, – это жирный плевок власти на могилы тех, кто загинул за Украину. Недовольны националисты – они не получили так давно ожидаемой массовой расправы с русскими, а сейчас власть все более ощутимо давит на них, справедливо их опасаясь. Недовольны все. Но социального взрыва, какой ждут год за годом, не происходит. Потому что все понимают, против чего они, но никто не знает, за что они. Что делать-то? Куда идти? И кто поведет? И как сделать так, чтобы и на этот раз не предали? Пока ответа на этот вопрос нет – и взрыва нет. Хотя недовольство висит над всей Украиной грозовой, черной от гнева тучей.

Но есть одна тенденция, которая есть, которая развивается и которую нельзя игнорировать. Она в том, что постепенно силовики начинают осознавать себя самостоятельной силой… скорее даже не силой, а самостоятельной кастой, классом. Это как в Пакистане, в Африке, в странах Латинской Америки. Причем особенно сильно это выражается в милиции и СБУ, к ним примыкает и прокуратура, и судейские. Там давно семейные кланы, там давно женят детей и стараются селиться вместе, друг рядом с другом. Там все прекрасно знают, что сколько стоит и кому заносить. Там сын идет по стопам отца, внук – по стопам деда. Но при этом над ними постоянно ставят гражданских руководителей, которые в милицейском, сыскном, прокурорском деле ни в зуб ногой. Страшно то, что эти «маршалы юстиции» не могут контролировать своих подчиненных – как же они смогут, если подчиненные профессионалы, а они – нет. А ведь Николай Ежов не был профессиональным чекистом – он как раз и был гражданским, партийным руководителем, поставленным партией над органами, чтобы их контролировать, но вместо этого попавший под влияние профессионалов, чекистов-садистов Фриновского и Евдокимова. Так случился тридцать седьмой год. И, на мой взгляд, совсем недалек тот час, когда на Украине появится свой Ежов. А Фриновских и Евдокимовых и искать не надо, тут их полно, на двенадцать дюжина.