Алексей Федоров - Потерянная земля

Он-то выспался… А существо ни разу так и не проснулось, словно издеваясь — «Ну-ну, посмотрим, насколько тебя хватит»…

И этот голод… Он забирал гораздо больше сил, чем ночные бдения.

Но они справились. Он все же признался Инге, та молча достала ему из пакета принесенную с фермы порцию сырого мяса — чуть больше двух килограмм, еще теплое, дурманяще пахнущее кровью.

Ничего вкуснее Вадик в жизни не ел. Он не съел все, сдержался; осталось и на готовку.

И голод притих.

А еще — Вадик никак не понимал, для чего все это Инге. Ну никак не понимал…

Он принес ей только проблемы.

— Слушай, я, честно, никогда не встречал женщину, которая умеет так готовить! — Игнатов отодвинул тарелку и сыто откинулся на спинку стула. — Вот дождешься у меня, сожру вместе с твоей стряпней и вилку с тарелкой!

— Тебе придуриваться не надоело? — жена забрала у него выскобленную до блеска посуду и небрежно швырнула в мойку. Игнатов даже сжался внутренне, ожидая, что раковина сейчас окажется полна осколков. Не в духе родная, с ней такое бывает… Тарелка, на удивление, не разбилась, лишь вилка выскочила из раковины и забрекотала по доскам пола.

— Натик — лунатик, ты чего такая у меня сегодня? — Игнатов вздохнул, нехотя поднялся из-за стола, поднял вилку, положил обратно в мойку. Подумал, что нужно о пол постучать (а то какая-то «вилка» припрется… ), привычка въелась, но это значит нарваться на порцию словесного поноса в свой адрес. — Кто тебя обидел?

— Никто не обидел. Послезавтра будешь жрать и вилки, и тарелки… Говорила идиоту, давай поросенка на этот год снова возьмем! «Нафиг нужно, нафиг нужно!..» Вот твой «нафиг» и настал. Теперь нужно?

— Солнце, я же не знал, что так выйдет… Никто не знал. Ты скажи, тебе чего-то не хватало до того как… как бункер взорвался? Катались как сыр в масле…

— Пошел ты на… со своим сыром! — ее понесло. Игнатов почувствовал, как внутри поднимается злоба. Вроде уже и привык к ее закидонам, да только у него нервы тоже не железные, ему тоже тяжело. Она горько вздохнула, а потом выдала свое обычное. — Знаешь, мне с тобой тяжело…

Он едва успел прикусить язык, чтобы не выдать уже приготовленный за все эти годы ответ. Начал считать про себя — «один, два, три…». Отключаемся, не слушаем, не реагируем… Блин, вот самому интересно, его кто заставляет с ней жить? Вроде — нет. Так какого хрена он обязан все это терпеть?

Не обязан. Но — терпит.

Любой другой попробовал бы с ним так разговаривать… А от нее все сносит беспрекословно. Истеричка гребаная, без скандала — как без пряников.

Он все бурчал про себя, а руки делали — налили воды в эмалированный тазик со сколами на дне, взяли тряпку, плеснули в воду средства для мытья посуды… далеко все-таки ушел прогресс там, снаружи; раньше такого не было. За спиной что-то нудила жена, он не слушал, напевал себе под нос какую-то полузабытую песенку. Она почувствовала, что ее не слышат, казалось бы — отвяжись, иди, займись чем-нибудь… Но сегодня у нее было не то настроение, чтобы отступать — повысила голос, в нем появились истерические интонации. Понятно, нужно чем-то успокоить… ее занудный голос прорвался сквозь песенку, задушил ее. Она что-то спросила, вопрос, по ее обыкновению, риторический, служит лишь для того, чтобы еще больше себя накрутить. Но ответ ей в этот раз почему-то нужен. Наконец, она сумела раскачать его настолько, что до него дошел смысл ее слов.

— Я от тебя уйду!

— Катись. Прямо сейчас. Ну, давай, чего ждешь? — он развернулся к ней, в одной руке тряпка, в другой — недомытая кастрюля, с обеих потекло на пол. От ярости она даже захрипела.

— Посмотри, что ты делаешь!!! Я убиралась целый день, дома не пылинки, а ты… не умеешь — не берись, черт тебя раздери! Дай сюда! — она вырвала кастрюлю, тряпку; Игнатов подавил желание заткнуть ей тряпкой рот, надеть сверху кастрюлю и наподдать по кастрюле кочергой.

Господи, да что же я в ней нашел такого?

— Тоже мне, мужик, посуду нормально помыть не может!..

«Сука, тебе бы такого, чтобы домой на рогах приползал с полными портками дерьма и падал в прихожей. И если на этот раз тебе морду не разобьет, то уже станешь понимать, что значит — тихое семейное счастье»

— … Да ты мне всю жизнь испортил! Вышла бы за Игоря, жили бы сейчас в Москве…

Уже сдохли бы давно оба…

Все эти песни он уже знал дословно, ночью разбуди — повторит без запинки. Самое интересное — причина скандала, ее страх перед будущим, уже забылась; она самозабвенно токовала у раковины, а он до хруста сжимал кулаки. Он удержится, он мужик и умеет держать себя в руках…

Стука калитки он не слышал, лишь когда грохнула входная дверь и на веранде раздались частые испуганные шаги, поднял голову. В эту дверь все же забарабанили, хотя она была открыта.

Черт, не постучал по полу вилкой…

Игнатов прошел в прихожку, открыл — к нему кинулась женщина, вцепилась в одежду, спряталась на груди. Сначала он оторопел, только мысленно застонал — ну все, скандал теперь продлится пару недель; но потом понял, что женщина перепугана до полусмерти.

— Эй, эй!.. Что случилось? — он отстранился, посмотрел в лицо: Вика, соседка. Да здесь все соседи. На ней лица не было, слезы чертили дорожки на щеках; ее трясло и она все еще судорожно цеплялась за его рубашку, ища защиты.

— Там… Нинка… вот…

— Что — Нинка?

— Там… это…

— Ага, я так и думала! — в голос прорвались торжествующие интонации. — Ты с этой шлюхой спишь, да?

— Заткнись. — Буркнул он.

— Ну-ну, знала, что этим кончится… И чем же она лучше меня? У нее что, пизда поперек, да?

— Заткнись, сказано! — теперь он уже рявкнул. — Вика, что там случилось?

— Нинку… убили.

— Так, я сейчас… — он двинулся в комнату, за фонариком.

— Катитесь оба отсюда, понятно? Или — что, вам свечку подержать? — она самозабвенно брызгала слюной. Не останавливаясь, Игнатов несильно ударил жену открытой ладонью в лицо, впервые в жизни пальцем тронул. И все равно — переборщил; ту отбросило в кухню, из разбитого носа пошла кровь. Зато — заткнулась. Игнатов нашел фонарь в комоде, вышел в прихожую — Вика от удивления даже трястись перестала, Наташка, сидя на полу, размазывала кровавые сопли. Игнатов влез в сапоги, накинул фуфайку; подхватил из угла прихожки тесак, который точил вечером.

Уже двинулся на выход — но обернулся в дверях.

— А ты знаешь… мне понравилось. Приду — повторим…

Инга подошла сзади, обняла его за плечи.

— Ну как себя чувствуешь?

— Нормально. Только спать хочется… — он оторвался от бесстрастных глаз иконы. Глаза в полумраке, разгоняемом керосинкой, выделялись как две миндалевидные луны. Глаза святых сияли. Странно, их всегда рисуют такими… Даже слова не подобрать. Они печально смотрят на тебя, как будто ты уже виноват во всех грехах; даже в том, что папа захотел маму, а мама согласилась — и то твоя вина. Хоть лоб о пол расшиби в молитвах, хоть соблюдай библию как солдат-первогодок — устав… Все бестолку. А может, они потому печальны, что видят из своих красных углов нормальную человеческую жизнь, которой сами себя лишили? Ну что же, не всем ходить с нимбом над головой. Вот только посмотришь в эти глаза, искупаешься в этой вселенской скорби — и понимаешь: посредников не нужно. Бог тебя услышит и так — если ты обратишься искренне.