Дмитрий Абеляшев - Пастырь Вселенной

– Мамочка, спаси меня! Мамочка, скорее! – и потом запустило зубы в бедро несчастной.

Наверняка “Лови его” кричали загонщики, отлавливающие стингра, но даже для тех, кто знал о звукоподражательных способностях чудовищ, это звучало более нежели диким. И вновь стингры сомкнули свое кольцо, и опять Лея, с грацией лани, вздымая воздушное покрывало невесомой юбочки, ушла от их зубов, шипов и когтей. Лея двигалась на редкость красиво, великолепно владея телом. Но, разумеется, это уже не могло изменить развязки. Скоро тело Леи должно будет, слой за слоем, лишиться мягких тканей и продемонстрировать взаиморасположение органов внутренних. Дело в том, что стингры сперва объедают кожу и жир, затем лакомятся мышцами и лишь позже принимаются за кишки, к тому моменту разложенные на сцене для всеобщего обозрения, на всех этапах жадно втягивая длинными, трубкообразными языками пульсирующими струями бьющую из тела кровь. Так что скоро зрелище неминуемо превратится в подобие анатомического театра, но не над мертвым, а над очень долгое время способным на различные движения, конвульсии и крики полуживым телом без пола и имени. Слюна стингров, как знали на Анданоре, содержит целый ряд веществ, будто специально намешанных туда чьей-то злой волей, – там нашлось место и для обезболивающей компоненты, но притупляющей страдания ровно настолько, чтобы жертва не умерла и не потеряла сознание от болевого шока, но испила их чашу до дна. Тут и вещества, способствующие свертыванию крови – но не более, чем это нужно для того, чтобы добыча не скончалась от ее потери...

Лея продержалась 54 земные минуты – рекорд для женщины. И, наконец, обессилев, дала загнать себя в угол. Все знали – и Лея, и зрители, и сами болотные твари, – что после первого же укуса за ногу жертва, даже сумев вырваться, утратит свою прыть и через считанные минуты на сцене будет корчиться окровавленное, обезличенное тело, медленно объедаемое стинграми со всех сторон. Стингры – твари неторопливые и за один раз откусывают от поверженного тела совсем небольшие фрагменты. Обыкновенно от первого укуса до последней конвульсии проходило не менее получаса, на протяжении которых стингры откусывали, рвали и вгрызались в живую плоть, перекрывая своим ревом и хохотом вопли и стенания разделываемой жертвы. Если же погибающий человек сумеет сказать что-нибудь членораздельное, то какой-нибудь из стингров мог начать, подняв ввысь окровавленную морду, повторять горестные слова, а другие своим гиеньим хохотом будут откровенно потешаться над его последними словами. И уж во всяком случае они будут имитировать крики и стоны несчастной, словно сознательно передразнивая умирающую. В своих пристрастиях они похожи на земных кошек – им действительно доставляет удовольствие, когда жертва не умирает сразу, а долгое время кричит и аппетитно ползает, брызгая кровью.

Володя видел, что Лее уже явно не пробиться из своего угла – разве что по усеянным шипами спинам черепах, – но Лея была босой и наверняка накололась бы на острие панциря стингра. Володя сам давно бы уже прыгнул на эту страшную, роковую сцену, но и ему так остро сейчас хотелось жить, так мечталось избежать стингров, хокса и пыток, что он будто застрял где-то посредине, следя за страшным, немыслимым и завораживающим зрелищем.

Однако в этот критический момент он понял, что более не может оставаться между двух путей, что должен выбрать между жизнью и смертью, между Леей и всем остальным миром, до отвращения чужим и бесприютным теперь.

И вот тут-то он увидел, как обессилевшая, загнанная в угол Лея принялась махать на подступавших к ней стингров рукой, странно махать, крестообразно; Владимиру показалось, что мир его внезапно то ли перевернулся, то ли напротив, обрел устойчивость.

– Господи Иисусе, помоги! – закричала Лея, поскольку чудесные спасения христиан, отданных на растерзание львам, вычитанные ею в Володиных книжках, были единственным, что пришло в ее голову последней соломинкой для утопающего. – Христос, спаси меня от этой смерти!

Лея кричала по-русски, ее предсмертно спекшиеся губы рождали слова невнятной скороговоркой, не расшифрованной ни Императором, ни даже в оккупационном штабе на Земле. Анданорцы знали, что все что-то кричат такой момент. Ну там, маму зовут или еще чего. Это было естественно и бесполезно – зрелище явно переходило к кровавой развязке. А вот Владимир понял!

“Господи, помоги нам, грешным”, – подумал он спокойно и холодно, за малую долю мгновения. А еще через секунду Владимир соскочил уже на залитую светом прожекторов, находящуюся в перекрестье восьми стереокамер с детекторами запаха сцену. При падении с четырехметровой высоты он серьезно повредил ногу. “Вот и хорошо, – откликнулась столь же холодная, спокойная и стремительная мысль. – Не будешь бегать зря по сцене”. Однако к Лее подкондылять он каким-то образом все-таки ухитрился. Стингры, судя по всему, одобрительно отнеслись к появлению новой, теплой, живой добычи – Владимира же накрыла волна созданного ими панического страха, парализующего волю и заставляющего бесцельно бегать от них по сцене просто из пронзительной любви к тонкой нити жизни, готовой оборваться здесь и сейчас. Владимир же, теперь отчего-то ощущавший мертвящий ужас смерти откуда-то со стороны, ощутил какое-то неопределенное чувство облегчения, словно наконец-то сумел сделать действительно правильный выбор. Сомнения, терзания – все это осталось позади. Сладостное ощущение, что от него уже более ничего не зависит, позволило Владимиру глубоко и свободно вздохнуть сейчас, как человеку, только что сбросившему с плеч непомерную тяжесть.

“На все Твоя воля, Господи”, – подумал Владимир и, вполне готовый к смерти, встретился взглядом с Леей. И также вынес из этого секундного прикосновения душ спокойную уверенность правильности бесповоротно совершенного выбора. Володя ощутил, как всякая недосказанность ушла из их отношений, и неважно даже было, что встреча была прощальной. Ему почти казалось, что они уже встретились после всех мук и самой смерти по другую сторону тоннеля, в сиянии того, иного, вечного света. Сама материя реальности, со всеми ее стинграми и прожекторами, казалась ему сейчас зыбкой завесой сна – настоящим в ней был лишь этот несказанно емкий взгляд, несущий в себе больше чем благодарность и даже любовь – в нем сияло какое-то особое, простое и полное чувство, более значимое, чем сама жизнь.

Император, наблюдавший за казнью из своего дворца, наконец-то увидел того, кто был действительной причиной мора, опустошавшего теперь столичную планету его Империи, истинного виновника изощренного заболевания, заставлявшего опасаться за свою жизнь даже его собственную царственную особу. Повелитель Империи знал, что рано или поздно это должно было случиться. Изящная комбинация с ловлей на живца не могла не обернуться богатым уловом. Итак, на сегодня представление явно было закончено. Казнить-то всегда успеется. Если бы эпидемию к этому моменту уже удалось остановить, то Император мог бы позволить своим подданным в полной мере насладиться страданиями и болью этой пары. Но не теперь.