Борис Конофальский - Рейд [СИ]

Появление свежей бригады на пути дивизии, стало для китайцев неожиданностью. И, несмотря на значительный численный перевес, на хорошее оснащение, на то, что дивизия была хорошо моторизирована и полное доминирование в артиллерии наступление завязло.

Пулемёт не унимался, не давал из-за бархана голову поднять, бил с пяти сотен метров, или около того, откуда бил точно понять сложно. Два коптера, что казаки пытались запустить, тут же были сбиты. А под прикрытием пулемёта китайцы пытались маневрировать и найти фланг Второй сотни. Обойти её.

Четвёртый взвод самый край правого фланга бригады, за ними никого.

Казаки приваливались к склонам барханов, на половину уходя в песок и пыль. Ждали. Только десять, а жара сорок шесть.

— Четвёртый взвод, — кричит вестовой, — взводного к сотнику.

— Ефим, тебя к сотнику, — кричит урядник Носов.

— Слышу, — отзывается тот, и, согнувшись, чтобы не торчать над барханом уходит.

Хлоп, хлоп. Бью мины в пятидесяти мерах от казаков. Но они не страшны — далеко, осколки уйдут в пыль, у китайцев давно нет коптеров-наводчиков, армейцы им всех побили. Поэтому миномёты бьют наугад. Но всё равно неприятно.

А вот пулемёт бьёт прицельно. Как только Зайцев высунул голову из-за бархана, всего на секунду, ещё через секунду в бархан ударили тяжёлые двенадцатимиллиметровые пули. Поднимая фонтаны пески и облака пыли.

— Сядь ты дурья башка, — кричит на него урядник. — Чего лезешь?

— Хотел глянуть, где пулемёт, — объясняет Зайцев.

— Сиди смирно, — говорит урядник Зайцеву.

Зайцев одного призыва с Акимом, оба уже немного повоевали, но в опыте со старыми казаками им не тягаться.

— Просто хотел засечь пулемёт, — оправдывается Зайцев.

— Ты не торопись, — успокаивает его ещё один немолодой казак Шевунов, — приказ будет, будем его гада искать, а сейчас не нужно шевелится. Он тебя заметил, и миномётчикам скажет, и нам сюда пар-тройка мин прилетит. — Теперь Шевунов кричит уряднику, — Алексей, надо бы дислокацию сменить.

— Да видно придётся, — нехотя соглашается тот.

Привстаёт, осматривается. Командует, указывая направление:

— Казаки, давайте ка вон за тот бархан переползём.

Казаки встают, начинают грузить на себя всё то, что принесли и один за другим, согнувшись, уходят ещё западнее. Как всегда минёры-разведчики первые, штурмовая группа замыкающая. Аким, сгибаясь под тяжестью своего рюкзака, набитого гранатами и минами, замыкающий.

Жара всё свирепее, он думает, не залить ли порцию хладогена в «кольчугу», хоть пару «кубиков».

И тут вдруг стало темно. Только что солнце выжигало своим белым светом глаза, и вдруг едва не сумерки.

Аким удивлённо поворачивается назад, к солнцу, А солнца нету. Он видит тучу, нет гору песка и пыли, что несётся на него.

Он слышит крик в коммутаторе:

«Чемоданы! Ложись!»

Едва успев захлопнуть забрало, Саблин валиться на землю. Длинные, почти в метр, ходовые части гранат для ПТРУРа вываливаются из его рюкзака, бьют сзади по шлему. Он, как положено в уставе, накрывает голову щитом.

И всё, кто-то неимоверно могучий вырывает у него щит из рук. Раздирая ему щёки проводами и гарнитурой, рывком стягивает с него шлем, он видит, как земля отдаляется от него, сама словно улетая куда-то вниз, а он плывёт в невесомости, и тут же ботинки его, чьи-то ботинки плывут рядом. А потом удар и темнота, и пыль. Всюду пыль, так что не вздохнуть даже.

Голова болит, так как не болела никогда, а в ушах тонкий звон — иголки в ушах, пытка. Словно кто-то тончайшим сверлом, сверлил ему мозг через уши, сразу через оба. От этого звона невыносимо тошнит. Так не тошнило никогда его. И звон этот ещё и пульсирует. Звон и тошнота. Звон и тошнота. И больше ничего. А потом темнота и тишина.

Ему охота вздохнуть, может глоток воздуха избавит от тошноты. Но вздохнуть невозможно, носоглотку словно химикатами выжигает, нос забит пылью, а горло пылью и сухим как наждак песком. Глаза тоже не открыть, всё те же пыль и песок. Всё что он смог сделать, так это перевернуться на живот, и тогда он начал кашлять. Он ещё не мог вздохнуть, но сознание уже возвращалось к нему. И пришло оно с песком и пылью в лёгких. С выворачивающим наизнанку кашлем. С тошнотой и звенящим сверлом в голове. И пришло оно с мерзким словом «контузия».

Звон в ушах такой же, как при контузии, и мутит. Хорошо, Господи, как хорошо, что нет ветра и можно сидеть без маски. Если б ещё не эта чёртова жара. Саблин сразу «закидывает» себе в КХЗ четыре «кубика» хладогена. Это чуть помогает. Аким протягивает руку, Юра бледный весь, но понимает. Предаёт ему бутылку с водой. Вода как обычно, едва не горячая. Ничуть не освежила.

— Пять и семь, на запад с понижением, — говорит в коммутатор Червоненко.

Тут раздаётся крик с последней лодки:

— Стойте! Глушите моторы!

В замыкающей лодке во весь рост стоит Татаринов Ефим и машет рукой.

Лодки и так идут на самом малом ходу, но теперь они останавливаются.

— Дальше нельзя, — орёт Ефим, тараща глаза.

«Зачем так орать-то? — с непонятным раздражением думает Саблин. Он морищится. — Орёт на всё болото, дурак».

Едва заметное течение продолжает нести их к большому омуту.

— Якоря, киньте якоря! Остановитесь! — не унимался Татаринов.

С лодки урядника полетел в воду якорь, Саблин почти ткнулся в его лодку и тоже сбросил якорь. Якорь сбросили с лодки, в которой сидели Фёдор Верёвка и Иван Бережко. Все повернулись к Татаринову, ждут, что он скажет. А его лодка подплыла, стала борт о борт с лодкой Саблина. Все лодки сбились в кучу, а так нельзя. Не правильно так.

Татаринов выглядел странно, словно болен, ни капюшона, ни очков, ни маски, глаза шальные, он оглядывает всех и говорит:

— Вы что, не слышите?

— Чего? — спрашивает урядник.

— Рой, — говорит Татаринов и осматривается. — Не слышите? Гудят!

Вот уж не подумал бы Саблин, что так гудит рой. Да, гудит что-то, но точно не рой. Может… трансформатор…

Но урядник встаёт в лодке оглядывается, все остальные тоже смотрят по сторонам. Прислушиваются. Казаки респираторы, очки сняли. Лица у всех серые, серьёзные. И уставшие, а ведь утро ещё.

А Аким разозлился почему-то: «Ну что за дурь?! Откуда тут рою быть? Шершни в степях живут и в лесах, отродясь на воде не жили. Чего Татаринов панику поднимает?»

А Татаринов наклоняется и винтовку поднимает.

«Вот дурак, — думает Саблин опять с раздражением, — никак от шершней собрался винтовкой отбиваться».

Слава Богу, он не один всего этого не одобряет, Вася Кузьмин, что был в лодке с Татариновым, говорит ему:

— Ефим, да ты сядь, чего ты винтовку-то схватил, положи её.

Но Татаринов не садится, стоит, винтовку держит. Тогда и урядник ему говорит: