Василий Биратко - Возрождение, или Граната в руках обезьяны [СИ]

— У вас энергии не хватит долететь до своего племени, — словно обухом по голове, сказал Далай-Лама.

— Софь-я!

— Чего орешь? Люди еще спят.

— Что за дела, почему я узнаю об этом последний?!

— Потому что ты напился первым, — ехидно получил логичный ответ.

— Так сикоко нам не хватит пути?

— С тысяченку километров, совсем пустяки.

— Харэ издеваться. Каюсь, пить больше не буду, но и меньше тоже. Хорошо, милая? Раз энергии мало, перевезем вас, а напоследок угоню звездолет.

— Во пьянь! Я тебе еще на базе говорила, что всю энергию Управляющий уже высосал и работает на последних двух оставшихся планерах.

Не выдержав разговора, я ушел в поле. Старики занимались уборкой урожая. Стоя по колено в воде, они серпом срезали пучки риса и передавали другим, которые, собрав охапок, выносили на берег.

Так живя тысячелетиями, они из года в год добывали пропитание ради нескольких монахов, которые, становясь отшельниками, в нужный критический момент уходили в себя, оставляя без помощи их последователей на волю Будды.

Да, боги есть, были и будут. Всемогущественны, но и Вселенная бесконечна, чтоб услышать малый писк комара за миллиарды световых лет. Усердие, конечно, вознаграждается, и тебя услышат. Но страшные деяния одного затмят возгласы доброты и смирение тысячи страждущих, и помощь придет с опозданием.

Уходя в мир иной, мы получаем по заслугам. Но неужели в коротком покаянии, копошась в грязи, добывая пропитание, ничего нельзя предпринимать, чтоб облегчить свой труд? Жить, не голодая, и помочь выжить ближнему, который делает для тебя духовную пищу, песни, танцы, моральное восстановление души — это грех? Грех — ничего не делать. Если все забросим работы, обратимся к всевышнему, произнося хвалу с утра до вечера, произойдет Конец Света. Голос действительно нуждающегося утонет в пучине многоголосой толпы, ожидающей манну небесную. Значит, не всем суждено быть молящим и скорбящим, кому-то придется и пахать на земле-матушке, и рожать потомство.

Вот как сейчас, возложил Далай-Лама руки на меня, и боль отступила, Эврику уложили спать, и она вернулась со здоровым ребенком, кто-то ухаживал за ней. Остальным приходится кормить их.

Нет, на бога надейся, но сам не плошай. На то он и создал гомосапиенса, человека РАЗУМНОГО! Чтобы он сам помогал ему в управлении жизнями на Земле, не отвлекая его на пустячные просьбы, как моя головная боль. Только человек вправе восстановить порядок на планете. Бог каждым заниматься не будет, перешагнуло человечество грань дозволенного, не оправдало доверие, получай Судный День.

Если суждено вернуться на Родину, на полпути бросив гравилет, я не только брошу свою мечту, но и Великий народ, который смог выжить в эти тысячелетия, прожив хоть и нудной, но изнуряющей судьбой. Нет, он не вправе погибнуть, если не от взрыва, так от старости, вымирая по одному.

Лежал под кустом ветвистого дерева, философия так и перла из моей головы. Меж ветвей высоко в небе появился знакомый силуэт.

— Эге-ге-гей! — закричал на радостях, бегая вокруг древа махая руками.

Дракон увидел меня, сложил крылья и камнем устремился вниз. За сто метров от меня раскрыл их и низко над землей подлетел ко мне, ставя свои огромные паруса вертикально. Я подпрыгнул и уцепился за шею, радуясь, как мальчишка. Приятель заклекотал в ответ, опустил крыло, приглашая на прогулку. Я не стал мешкать, взбежал на спину и уселся на плечи. Мы взмыли в воздух. Набрав высоту, устремились на восток, к нему на Родину.

Хотя я для него и не много вешу, дракон приземлился на ледник, не долетев пару сотен метров до перевала. Сложил крылья, бегом умчался вперед, оставляя огромные следы на снегу. Здесь, у самой вершины, снег утрамбован множеством ног, видимо, драконы неспособны перелететь остаток вершины, предпочитая пешую прогулку.

Перевалились на другую сторону, набирая скорость, мы заскользили в паре метров над ледником. Плотность воздуха увеличилась, птица уменьшала площадь крыла, при этом скорость увеличивалась в разы. Полет меж выступов на бреющем, с головокружительной скоростью, заполнил все тело адреналином.

— Эврика-а-а-а! — перекрикивая свист ледяного ветра, прокричал в небесах.

Эхо подхватило возглас и отразило тысячи раз от молчаливых скал.

— Надо гравилету приделать крылья, и он будет парить, как дракон! — проснулся внутренний собеседник.

Мысль полностью охватила меня, и я принялся обсуждать с собой. Иногда хлопал по плечам верховой птицы, и та радостно клекотала, соглашаясь со мной. В ответ его клекоту со всех сторон, как камни с гор, спрыгнули сотни огромных бабочек. Они закружили возле нас.

Один молодой, еще зеленый (в прямом смысле слова), схватил меня за плечи, стремглав унес вверх, за ним бросилась остальная молодежь. Передавая друг другу, они нарочно отпускали меня, ловя у самой земли. Безумие радости закончилось, когда меня перехватил старый дракон. Чешуя серого цвета еще местами поблескивала золотым отливом. Не знаю, когда намеревались они закончить маршрут, если бы я не увидел под собой круглое блюдце древнего города с изогнутыми краями густой растительности. Похлопал дракона по плечам и указал вниз. По правде говоря, меня подташнивало от их веселухи.

Вход открыт, сердце бешено забилось, выскакивая из груди. Помахал драконам рукой, шагнул в неизвестность, свет не зажегся, продолжать спуск смысла не было.

«Что делать? Снять штаны и бегать — второй том Чернышевского». Вспомнил остроту Софьи.

Вышел наверх, нашел кремень, немного сухой травы, разжег костер. Молодежь пришла в помощь, таскала хворост и бросала в огонь, устроили настоящий пожар. Некоторые умудрялись бросать на лету, поднимая снопы искр в облака, невообразимый клекот оглушал спящий город.

Мой знакомый принес странное животное, шерсть густая, мягкая, как у яка, но кучерявая, и отсутствовали рога. Я быстро разделал тушу, испечь не получалось, пламя бушевало — не подойти. Понял мои намерения молодой сорванец, взмахом крыльев немного сбил пламя и хвостом загреб гору углей, рассыпая по лугу. Собрав их в кучу, разложил мясо. Через полчаса угощал всех шашлычком, не забывая о себе.

Пользуясь случаем, обкрутил полено шкурой, шерсть пропитал жиром, разжег факел и ушел в подземелье. Сыростью и плесенью ударило в нос, вышел в круговой коридор. Все настолько пропиталось сыростью, что сталактиты и сталагмиты срослись вместе, образуя решетку.

— Вот она, родимая!

Что больше всего волновало, как и в Пскове, размещалось на противоположной стороне входа — комната роботов. Они стояли в два ряда, огромный робокоп стоял отдельно. Опрокидывая все вниз, наконец-то нашел бластер. Увы, заряда не оказалось. В коридоре раздался грохот ломающихся сталактитов. В ужасе прижался к стене, откуда в этой сырости действующий робот? Дракоша высветился в полумраке, прижал шершавую пасть к моей щеке, замурлыкал, как кошка.