Владимир Ильин - Напряжение: том 5 [СИ]

Риторический вопрос, судя по снесенной до фундамента родовой башне Черниговского.

– А тестя он – убоится! – Мудро завершил князь.

– Не лишено смысла, – всерьез задумался Юсупов.

И Шуйский с Панкратовым невольно качнули головами. Тем более, что человек на должности будет их – хотя официально из свободного и независимого рода.

– Тем более, вы послушайте: «Еремеев придет – порядок наведет»! – Горячился Давыдов, для верности прижимая своего бледного кандидата за плечи. – Да на фоне нынешнего бардака!

– А придет-наведет с любой фамилией рифмуется. – Задавленно отметил тот.

– А вы помните об этом. – Вымолвил Мстиславский, глядя Еремееву в глаза.

– Я, пожалуй, откажусь, – вывернулся Еремеев из объятий и для верности отступил за Шуйского.

Так и от Давыдова и Мстиславского подальше…

– Жаль, – грустно отметил Юсупов.

– Есть и другие кандидатуры. – С легким недоумением пожал плечами Мстиславский.

– А вы с моим младшеньким внуком же не знакомы. – Оглядел того Юсупов сверху до низу. – И верно…

– Не довелось, – проступало у того недоумение еще сильнее. – Безусловно, я слышал много лестных слов от своего сына.

– Господ просят пройти в Андреевский зал! – Прогремело над потолками Большого Кремлевского Дворца.

– Ну, еще не то услышите, – вздохнув и посмотрев на медленно открывающиеся створки и выстраивающийся почетный караул, произнес князь Юсупов.

Шоркали кресла, отодвигаемые от огромного овального стола, рассаживались по местам владетельные господа, раскланиваясь с соседями — стараясь, впрочем, не смотреть по сторонам и вверх. Слишком подавлял тронный зал даже привычных к роскоши и богатству людей. К мрамору и позолоте колонн можно привыкнуть; сводчатыми потолками и произведением из наборных досок на полу — восхищаться, а своим гербом в числе иных, объединившихся в границах империи — законно гордиться. Но сам зал был настолько монструозен по своей величине, будто построен не для человека. Даже престол императора под балдахином и золотой звездой «Всевидящего ока», занятый тремя резными креслами, вполне гармонично сочетался бы всего с одним – но под стать габаритам помещения. Правда, сама личность Императора, занявшего центральный трон меж пустующих крайних, вполне соответствовала любым масштабам. Только уютней от этого всем остальным не становилось.

Уж тем более не по себе чувствовалось всей той армаде порученцев, свитских и телохранителей, задвинутых к стенам, за колонны – так еще и заблокированной собственной государевой стражей, не дающей живым щитом ни подойти и кресло подвинуть князю, ни торопливым шепотом дать подсказку. Формально свита присутствовала — но сама форма зала оставляла князя наедине с хозяином дворца.

Сам император беседовал с кем-то из порученцев, тактично давая время обустроиться гостям — и те охотно толкались, стараясь быть ближе даже не к трону, а к тем полюсам силы, которые они сочли сильнейшими на этот день. Перетаптывались люди подле князя Черниговского у левого крыла стола — и было их немало. С ближнего от императора края торопливо собрались алчущие земель и богатств Фоминских. Третьи собирались на правой стороне стола, желая быть поближе к князю Мстиславскому и Юсуповому. Остальные же заполняли лакуны между противоборствующими силами, удерживая расстояние как от первых, так и от вторых — с самыми влиятельными по дуге напротив трона, лицом к нему.

– Василий, сядь справа от меня! — шикнул князь Шуйский, удерживая друга за полу мундира.

– Я все продумал! Пойдет драка — буду двигаться по часовой стрелке! — Упрямо нацелился князь на другое кресло.

– Но я же за вас! - Обескураженно смотрел на них слева князь Можайский.

– Тогда давайте поменяемся, – мудро предложил ему Давыдов.

– И я за вас, – опасливо выглянул из-за Можайского князь Ухорский.

– Саша, не держи меня, я сейчас с другой стороны стола вернусь, – азартно потянулся дальше Василий.

Но был остановлен, утихомирен и зажат между Шуйским и Панкратовым. Потому что драка до оглашения повестки – недостойно высокого княжеского титула. Пусть хотя бы будет, за что!..

– Ладно, – ворчливо двигал плечами Давыдов, пытаясь убрать руки со столешницы под стол, к поясу.

– Василий, я тебя сердечно прошу!

– Что?! Я не понимаю, что за избыточная опека! – возмущался он тихим шепотом. – Ладно, в прошлом! Помню, был я поручиком… Но сейчас-то я серьезный человек!..

– Водички попей, – присоветовал ему друг.

Давыдов шумно, выражая недовольство, придвинул к себе высокий хрустальный графин и громко набулькал в граненый стакан воды.

– Форма знакомая, ощущения не те… Как тогда ночью, когда отелем ошиблись.

Шуйский горестно вздохнул.

– Надо было все-таки прикупить тех крикунов, – констатировал Панкратов, глядя на галдящий край стола, собранный из удельных владетелей не самого большого достатка, но самого могучего гонора.

– Так я и прикупил, как договорились, – спокойно произнес Юсупов. – Счета потом всем пришлю, по равной доле.

– Когда? – Удивились в ответ.

– С утра еще.

Мстиславский покосился на соседа, но комментировать не стал. Остальные тоже вспомнили, почему не любят Юсуповых.

– Гости дорогие! – Прогремело от трона, заставив говоривших умолкнуть и повернуться лицом к императору. – Сегодня вы здесь по моему приглашению, в моем доме. Собрал я всех, чтобы князь Скрябин мог свою обиду до вас донести. А вам решать, признать ли его обиду и помочь ли – словом, а может и делом. Говори, князь.

Из-за общего стола, отодвинув кресло, вышел тучный мужчина на пятом десятке лет, демонстративно отшагнув в сторону, чтобы казаться ближе к трону.

– Меня вы знаете. От Юрия Святославовича, князя Смоленского, я род веду. Потому говорить буду не только за себя, но и за Травиных, Пырьевых и Осокиных, что со мной в родстве. Горе у нас случилось, упокоились огненным судом наши родичи князья Фоминские. То был божий суд. – Приподнял он голос, стараясь не смотреть на князя Стародубского. – В том обиды нет.

В зале прошла волна движения – это печаль, ухмылки, циничные взгляды и равнодушие находили форму на княжеских лицах. Хотя родичам открыто признать отказ от кровной мести – как же это так возможно…

– Я видел много горя на лице жены друга моего, князя Тарусского. – Артистичным жестом указал на князя, занимающего место рядом с ним. – Его свет души, Анна Григорьевна, в девичестве Фоминская. Тяжелая утрата лишила ее покоя и сна, а приговор небес поставил перед ней тяжелую задачу. Анна Григорьевна приняла беду близко к сердцу и испросила у мужа и церкви отпустить ее из семьи. Фоминской Анной Григорьевной вышла она из храма, о чем есть записи в реестровых книгах. Фоминской пришла на могилы родичей и клялась спасти благородный и древний род, герб которого все еще на стенах этого зала, от исчезновения.