Александр Юм - ОСКОЛ. Особая Комендатура Ленинграда

Сколько-то еще поплавал туман в глазах, потом где-то рядом загомонили, и взаимное притяжение ослабло. А когда шум перешел в топот, пропало окончательно.

— Бред какой-то, — сдавлено бросила Ветка и, зажмурившись, замотала головой.

— Ты негодяй, — добавила она, накинув полотенце на шею. — Не ожидала от тебя, Саблин, подобного свинства.

— Я сам от себя не ожидал.

Дурманящая пелена окончательно уползла прочь, оставляя меня тет-а-тет с Веткой и совестью.

— Ты, Ветка, прости меня, а?

Полтавцева грустно ударила по вислому шлангу и тот закачался. Ветка прыснула:

— Донжуан!

— Советочка…

— Иди уж, герой.

Я просительно улыбнулся, и быстро поцеловал ее в щеку.

— Иди отсюда, а то побью!

Хорошая все-таки она девчонка.

Мы знались с малолетства, когда Ветка еще гацала на детской площадке в дурацкой панаме. И потом, после возвращения в Питер, и когда учились — я в универе, она в институте Крупской — дружили… И на тебе — чуть не… это самое, друг друга.

Бежать! Бежать прочь, пока не сгорел со стыда.

— Ты, кстати, от Далматовой тогда целый ушел? А то она так посмотрела…

— Как?

Ветка медленно повернула голову, поправляя полотенце на длинной белой шее.

— Слушай, друг любезный, а у тебя с Астрой не шуры-муры часом?

Я невесело покачал головой.

— Не, Ветка, у нее ухажер в Питере есть. На блатного похож, с фиксой.

— Ероха, что ли? — Полтавцева с непонятным смешком махнула рукой. — Тоже мне кавалер — гопота Заохтинская.

Ветка отошла в угол и, спрятавшись за шкафом, стала переодеваться.

— Так, а чего он сюда к ней ездит?

Из-за шкафа донеслось:

— Ну, ездит и ездит. Там другое вообще…

— А с кем она тогда?

Полтавцева зашуршала чем-то, отзываясь:

— Да ни с кем! Аська такая, знаешь, «принцесса нездешняя». Вроде с виду нормальная девка, а насчет всякого-такого…

Шорох разнообразился надсадным скрипом дверцы, вслед за которым послышалось Веткино чертыхание:

— Саблин, там это… нигде ничего не лежит?

— Что не лежит?

— Ну… — Полтавцева зашипела. — Бюстгальтер.

Интимная деталь обнаружилась под сумкой возле маленького зеркала.

— А чего он большой такой?

— Убью гада, — погрозилась Ветка и скоро вышла, поправляя горошистое платье. В сочетании с только что подсмотренным, была она просто чудесна в этом пахнувшем летней зеленью наряде, и досадно стало, что не могу я в нее влюбиться.

— Ветка, а у тебя есть кто?

Она, чуть согнувшись, поправляла в зеркале что-то на голове, косясь в мою сторону:

— Леша есть, Емельянов.

— А-а, это худой такой, как глист!

— Сам ты глист. Лешик, между прочим, боксер-разрядник. У самого Осечкина тренируется. И растет над собой в плане культуры, в отличие от некоторых… — Ветка достала тюбик с помадой, но подумав, спрятала его обратно в сумку. — Ты вот на Далматову заглядываешься, я поняла уже. А если она вся такая принцесса, следовательно, ей нужен кто?

— Принц!

— Правильно. А ты, Саблин, при всем моем к тебе расположении, — Ветка критически оглядела меня с ног до головы. — На принца никак не тянешь.

Раскритикованный Полтавцевой в пух и прах, я, тем не менее, открыл ей дверь и мы пошли по коридору, ведущему прямо за стадион.

— Авдей! Авдей! — орал конопатый шибздик, нетерпеливо подскакивая на левой ноге. — Авдей, опоздаем!

Кусты невдалеке зашуршали и какой-то пацан, видимо, этот самый Авдей, выбежал на песчаную дорожку, застегивая ремень. Конопатый торопил:

— Быстрей ты, скоро бег с препятствиями начнется.

Бежали работницы канатной фабрики. Лица их скрывали противогазы, но болельщиков это мало тревожило. Девки были молодыми и здоровыми, бежали на совесть и мужики поддерживали красавиц так бурно, что поломали несколько досок деревянных трибун.

М-да, неплохо. Я задымил в ожидании следующих «скачек».

— Любуешься? — Голос Степы, моего соседа по комнате, скользнул в паузу аплодисментов.

— Есть чем.

— Да… Слушай, Андрюха, тут патроны давали. Гадость редкая. Мало того, что порох никакой, еще и гильзы железные.

— А ты их смазывай.

— Да мажу я, а толку нет.

— Тряпочкой попробуй. Тряпочку намочи в ружейном масле и три. Главное, чтоб не салом. На сало разная дрянь липнет, винтовку испортишь.

— Попробую, спасибо. — Степа стрельнул папиросу и, чиркая длинной спичкой, выдавил: — Слышь, тут дело такое… Ну, в общем, это… — спичка все не загоралась и он сломал ее, выкинув вместе с папиросой. Словом, треп идет, что вы там с одной подругой будто бы… — Степа хлопнул пятерней по сжатым в трубку пальцам.

— Ты че?

— Я только разговор передаю.

— Да меня с Варькой и не видел никто, кроме тебя и Зеленого.

— Какая Варька! На тебя Далматову списывают. Комсорг, как ошпаренный, бегает — бытовое, мол, разложение. Ты вроде как пьянствовал с ней, ну и всякое там… Жуков пряник еще тот, так что — будь готов.

— Всегда готов.

С Юрочкой у меня были давние счеты. В Ленинграде он работал литейщиком на машзаводе «Вперед» и был в цеху не освобожденным комсоргом. Видимо, имелась у Жукова сильная тяга к умственному труду на общественном поприще. А образования не было. Вот и пнулся Юрочка, стараясь получить место у конторки. Членствовал во всевозможных бюро, добросовестно выявлял вредителей на собраниях, пролезал на всякие там инструктивные совещания и, наверное, маму родную поменял бы на благодарность в личном деле.

Здесь он тоже развил деятельность очень бурную, выискивая в повседневных мелочах следы подлой деятельности врагов социализма. Неизбежные житейские проблемы он клеймил «уродливыми отклонениями в деле соцкультфронта», неудачные стрельбы — «предательством интересов вооруженного пролетариата», а что-нибудь вроде танцулек с портвейном махом заносил в «бытовое разложение».

Конечно, «бытовуха» не шпионаж в пользу Англии, но в 37-м этой гребенкой хорошо прочесали многих руководителей комсомола. А Жукову светило место в райкоме и старался мальчик за совесть. Неплохо мог замутить воду комсорг и плавал в ней жирной плотвой, копая донную грязь. Одного зацепит высланными родственниками, другого — обеденным пятном на газете с речью Вождя, еще кому-нибудь устроит гнилую подсечку и устроит так, чтоб от него зависело — упасть человеку или подняться.

Большинство, понятно, избегало конфликтовать с Юрочкой. Всем хочется покоя, каждый несет за плечами торбу мелких грешков и кому в радость разжиться неприятностями, если даже сам Еделев — комполка запаса при белой как снег анкете — взят был на прицел Жуковым в «плане борьбы с канцелярским стилем руководства».

Правда, такой мамонт, как начлагеря, ему не по зубам. Герой Энзелийского десанта, ранен под Новобаязетом [23] В 1921 г. несколько советских военных кораблей высадили десант в иранском порту Энзели и отбили у англичан суда, уведенные белогвардейцами. Новобаязет — один из оплотов армянских националистов во время дашнакского восстания в 1920 г. , грамота от ЦИК Дагестана и револьвер с именной табличкой. Да и время сейчас другое.