Александр Юм - ОСКОЛ. Особая Комендатура Ленинграда

Вспомнился подслушанный разговор девчат с «Веретена»: свежеиспеченные разрядницы неплохо расслабились и я узнал, что они думают: о стрелковых нормативах — «ужас какой-то», о комиссаре — «старый мудила», о международном положении — «вся эта хрень с немцами добром не окончится». Узнал, что Федя Зеленый сманил в кусты кладовщицу Тимофеевну и так ей вдул на пеньке, что несчастную увезли резать аппендицит. Потом очередь дошла до меня.

— Андрюша, строгий такой, не улыбнется лишний раз, — посетовала Наташа Ермак, ладная маленькая бригадирша ткачих.

— Строит из себя, — ответил неузнанный голос. — А на внешность — так даже очень.

Последовало обсуждение моих достоинств и отрицательных черт, закончившееся вечным вопросом: «А у него большой?»

— А ты пошшупай!

Кусты сирени взорвал клубничный смех и, не дожидаясь развития событий, я поспешил смотать удочки. Ну их, без штанов оставят.

Я вдруг почувствовал себя свободным от всех цепей и перестал бороться до изнеможения с природой. Оказалось, что хлопок по заднице, подмигивание или чуть более тесный обхват в стрельбе с колена не вызывает резкого пресечения. Максимум — схлопочешь по рукам, зато, сколько волнующих перспектив! Будь что будет.

Варю Халецкую я крепко держал сзади, ставя ей локоть на «упражнениеодин». Негодяйка будто случайно завела руку себе под грудь и ехидно растягивала губы в ответ на мою неизбежную реакцию.

Плюнуть на зануду-комиссара, плюнуть. Ведь как оно в песне: «кто весел, тот смеется, кто может, тот… кто хочет, тот всегда найдет». Вот и подыскал я себе с Варей местечко поукромней. У-ух! Даже стол поломали. Варя тоже, наверное, долго ждала своего часа — через три дня я уже еле ноги таскал.

Было с ней хорошо и весело, а дамоклов меч «бытового разложения» лишь додавал остроты нашим встречам. И в оружейке у Феди, и в лесу, и вечером на реке — куда случай только не забросит дорвавшуюся парочку. А вот сейчас надо было уезжать Варе — заболел ее сын, проводивший лето у бабки в Левашове.

— Меня провожать не надо, — сказала Варя. — Свекровь звонила сюда и сказала, что у Ваньки простая ангина. После обеда поеду.

— А доктор хоть есть там?

— Есть. Фельдшерица Анна Францевна. Ванечку она с трех лет знает.

— Это хорошо, только я тебя все-таки провожу. Транспорт найду.

— Не надо, Андрей. Вечером Лешка поедет забирать бидоны со станции, так я с ним.

Глаза Вари смотрели чуть грустно, и успокоенная их тревога наполнялась тихой печалью расставания.

— Варюш, если тебе несподручно, я отряжу кого-нибудь для чемодана, а сам буду на платформе ждать.

Она рассмеялась:

— Ладно, провожай, если ты кавалер такой. В полшестого на мостике тебя прихватим.

Плюющиеся капельной дрянью тучи отступали на север. Цепляясь за кроны деревьев, они висли над разворачивающимся в небе полотнищем, но ветер погнал их дальше в Финляндию и, наскоро обернувшись, взметнул над стадионом отливающий кумачом портрет Вождя. Начинался праздник Сталинской Авиации.

Первым было торжественное прохождение. Начлагеря Еделев вручил нам с Веткой транспарант и поставил впереди колонны стрелков, сразу за огромным макетом танка. И мы шли под звуки «Страны Героев», совсем как Мэри Диксон и Иван Мартынов из кинокартины «Цирк».

Прохождение стартовало от белой полоски с надписью «финиш» и половину пути я, не отрываясь, глядел в задницу бутафорского танка, влекомого невидимыми носильщиками. Уже отбелели платками колхозниц шитые доски трибун, уже проплыл пьедестал с рупорогласным Еделевым и длинные тени орущих путейцев спрыгнули за спину, а я все не мог оторваться от мелькающих из-под цыганской брони белых пяток.

Многоголосый рев подобно электрическому току бил под дых, устремляясь потоками энергии к самому дну организма.

— Слава Красной авиации!

— Ура!

Невидимые лучи проникали в мышцы, кровь и дальше — в клетки и атомы, чтобы, мчась подобно молнии, зажигать все на пути электрическим огнем.

— Слава советским летчикам!

— Ур-ра!!

И поднималась ответная волна — кипящая и бурная — в стремительном беге ломающая все преграды.

— Слава первой пролетарской стране!

— Ура-а-а!!!

Казалось, что я взмою в небо или обниму руками земной шар, выдавливая из старого мира красные капли. Я чувствовал себя деталью исполинского организма, сверкающего железными крыльями в блеске огней мартена. Только деталью, но деталью важной, деталью, выполняющей свою функцию и вместе с тем чутко улавливающей ритм своих механических собратьев, готовой заменить в любой момент любую из них.

Боль каждого элемента отдавалась болью во мне, а радость зажигала один из тех огоньков, складывая которые моя отчизна освещала путь в будущее. И этот свет объединял миллионы людей в одно громадное Я.

Это ведь мои самолеты покорили Северный полюс, это моя армия раздавила самураев на Халхин-Голе, это на меня смотрят угнетаемые всего света, это мое сердце сияет рубиновым огнем над кабинетом величайшего человека современности! Человека, который знает все беды и радости каждого гражданина моей Великой и Родной страны. Человека, который сделал нашу страну Великой и стал всем Родным.

Кто-то подкинул мои руки, державшие знамя, и сказал моими губами: «Слава!» А я вторил ему, и слезы текли от неохватного счастья. Я повторял шепотом, как молитву: «Слава! Слава! Слава!»

И в каждую клетку входила острая звенящая дрожь. И все нарастала, пока не собралась в груди, пробившись оттуда на волю гремящим радостным криком:

— Слава товарищу Сталину!!!

— Слава, С-л-ава-ва!!! — подхватило тысячекратное эхо и швырнуло нас в темную прохладу под трибуной, где приходили в себя участники праздничного действа.

Мы долго еще ликовали, дыша гипнотическим эфиром, и пьянящий кислород наполнял грудную клетку чем-то горячим и светлым. Он струился по венам вниз, забираясь в такие уголки, что я кинулся в комнату, где мы с Веткой выдавали портреты, остудиться потоком воды из холодного шланга.

— Андрей, прикрути воду, у меня еле течет.

Полтавцева склонилась у крана, подставляя брызгам шею и плечи. Легкое платье Ветки уже намочили холодные струи. Лицо ее держало отблеск знакомого безумия, дыхание резало слова, глаза горели.

Я машинально задвинул засов и, подойдя к склоненной фигуре, положил ее руку на маховик вентиля.

То, что Ветка оделась наспех, я ощутил, когда схватил ее сзади. Казалось, что в меня сунули паровой котел, и он сейчас взорвется, если не выпустить пар.

— Ветка…

— Что-о?

Я прижал ее к себе. Ветка охнула, но лишь крепче уцепила вентиль, выгибая спину. И тут оборвался шланг.

Резиновая сволочь окатила нас водой, напрочь убивая холодным потоком внезапное помрачение нахлынувшей страсти.