Дмитрий Манасыпов - Метро 2035: Злой пес [litres]

– Ты, если что, вернешься? – догадался Калашников.

– Я, если что, вас сдам буграм, и они вас отсюда выкурят, вот и все. А так, глядишь, забудут. Но если все же не сделаете дело, я сам сделаю и, думаю, успею. Но за вами вернусь, рихтиг. Договоримся?

– Да. – Лапоть, рассматривая красную ладонь, косился на мутанта зло и обиженно.

– Гут. Я предупрежу Воронкова, а вы будьте умничками, майне фрейнде. Пошли, Зуб. Да… Я оставляю вам все стволы и боеприпасы как символ моего к вам доброго отношения. Делового, мужчины… Сделка важная, свои жизни покупаете. Смотрите, натюрлих, не вздумайте глупить.

Зуб, идя за Хаундом, недоверчиво мотал головой, думал… Недолго.

– А если они просто сдадут Воронкова?

– Не сдадут.

– Почему?

– Они все помнят про одного следователя, решившего поиграть в шашкоглотателя.

– Ну… – Зуб усмехнулся. – У нас как-то шахматную пешку один идиот съел… ну… не вскрывали, обошлось, само вышло.

– Так шашка, камрад, не игровая. А стальная, заточенная и длинная. Следак ей подавился, натюрлих.

– Ты помог?

– Говорят, что я. А я и не отказываюсь, но и не признаюсь, загадочно и многозначительно молчу. Репутация, юноша, – штука такая… работаешь на нее, работаешь, а потом – раз, йа, и она впахивает на тебя. Но не сразу, сам понимаешь.

– А зачем тебе вообще выводить Воронкова с семьей, чего в нем особенного?

– Ничего… кроме двух технических образований, совести и порядочности, йа. И услуги, оказанной Прогрессу в жест добрых намерений будущих добрососедских отношений.

– Каких?

Хаунд усмехнулся.

– Я, камрад, планирую в скором времени основать собственное курфюршество рядом с Прогрессом.

– А… разводить кур – выгодно, – довольно кивнул Зуб, – яйца, опять же…

– Шедевральный необразованный глупец… – Хаунд вздохнул. – Если ты останешься живым после всего, что случится завтра, быть тебе у меня просто шутом. Для смеха, с тобой никакой цирк не нужен. Хотя, йа, кот был бы лучше, коты веселее.

Зуб замолчал, явно обидевшись. И даже захотел что-то вякнуть, но…

– Курфюршество, брат своей сестры, – это что-то вроде княжества. Не? Это как Чиф и районы, что он крышует, только круче, натюрлих. Понял?

– Ага. Мы сейчас в метро идем?

Хаунд хрюкнул от удовольствия: такую наглость и лихость ему доводилось видеть нечасто.

– Мы – нет. Я – так уж точно. Тебя там, Зуб, могут без всяких церемоний повесить, йа.

– Как повесить?

– За шею, натюрлих. Веревку на шею, узел сбоку, саму – через блок, двое резко тянут и наматывают на штырь конец. Отработанная технология, йа. Зрелище незабывемое: человек висит, сучит ногами и руками, краснеет, синеет, чернеет и, как следствие пережатия дыхательного горла и основных сосудов, снабжающих кислородом мозг, окочуривается. Дер тод, очень некрасивая и мерзкая, врагу не пожелаешь.

Зуб, переварив услышанное, невольно коснулся рукой горла, сглотнул и шмыгнул носом.

– Ну, ладно…

– Здравствуй, Хаунд.

– Гутен таг.

Спортивная к обеду, как всегда, наполнялась людьми под завязку. Сторожа на лестнице, проверив Хаунда для вида, посторонились.

Дух войны, витающий повсюду в воздухе, здесь не ощущался. Абсолютно. Метрошники жили себе, стараясь заполнить серые будни не менее серыми делами.

Мало кто думал о таком и тогда, пару десятков лет назад. Война? Я вас умоляю, о чем вы… Жить в метро?! Чо за бред вы тут несете… Мне убирать свиное дерьмо, копошиться в грибницах, посадках лука и топинамбура, мне?! Я же… Я… Твою…

А сейчас, на платформе, всем было без разницы – кем являлась во-о-он та личность. Наплевать. Менеджер среднего звена, бухгалтер, кадровик, секретарь, инженер по надсмотру за исполнением требований внутреннего трудового распорядка, инженер по технике безопасности, кассир, продавец, мясник… извините, прям мясник? И ножи точите и туши разделываете? Вы нам нужны, извольте отправиться на Клиническую и поучиться на медбрата с возможностью в дальнейшем помощи хирургам-недоучкам, а то они порой, когда старшие умелые товарищи заняты, не могут соединительную ткань от мускула отделить, если необходимо… ну, если впрямь необходимо… почему в моргах не пропадали, помогая прозекторам? Да кто их знает-то, так вот как-то вышло…

Беда сразу делит человеков на людей и людишек. Не умеешь особо ничего делать руками, но есть характер и воля? Найдешь, чем заняться. Сидела на попе ровно, перебирая бумажки, но дачу любила? Фермы и оранжереи созданы для тебя… что значит, не хочу?

А чего это вы делаете с шаровым краном и запоркой? Мастерите водоотвод, чтобы дети могли хотя бы руки мыть? Хм… а не желаете поучаствовать в жизни общины? Ну, да, первое время дневать и ночевать будем в коммуникациях, туда-сюда, проверки, наладки… да, конечно, за семью не переживайте, нет-нет… так, поставьте… вон ту женщину и мальчика?.. вон ту женщину и мальчика на довольствие патруля… не орите, гражданка… чем заниматься?.. Вы что умеете? Воспитатель? Очень хорошо, вот прямо сейчас и соберем детей, чтобы они под вашим чутким руководством вели себя подобающе. А родителей? Ну, как куда? Вот вам кирка, две лопаты и лом, извольте идти вон с тем хмурым гражданином, вооруженным АК, и рыть в указанном месте канаву нужной глубины. Зачем? За надом.

Хаунд иногда даже восхищался современной администрацией, особенно если та не перебарщивала с желанием из руководителей добраться в цари. Ну, или царицы, тут уж как выходило, йа.

Люди, к сожалению, порой не готовы ко многому, а уж к сложностям, терпению и жертвенности – так особенно. И, даже пройдя через лишения и беды, мигом забывают о прошлом, глядя на других бедолаг, как на скот, рабочие руки или просто как на говно. Но это лучше, чем если на кого-то смотрят как на полуфабрикат, состоящий из антрекотов, филеек, рулек и прочей мясной нарезки.

Спортивная, выживающая давно и привычно, в этот серый, совершенно не похожий на майский, день, жила своей обычной жизнь.

Дети, выполнив задания с уроками, уже носились взад-вперед, мешая и толкаясь.

Наказанные граждане, звякая позорными цепями, идущими от ошейников к поясам, мели, чистили, мыли и таскали что-то там. Хаунд, по опыту и никак не желавшей подчиняться памяти, прекрасно понимал – «что-то там» всегда найдется, было бы кого припахать.

У многих шалашей, палаток и картонных домишек вовсю пыхтели дымками жаровни. Несколько бродяг, без роду и племени, пригретых станцией, сидели у лестницы, тоскливо косясь на шипящее и булькающее под руками хозяек. Смотрели и пускали самую настоящую голодную слюну.

В закрытом тоннеле грохотали ремонтники. Откуда-то сверху доносился стук, явственно говоривший о заботе Клопа о населении. Чем там могли стучать? Да только вентиляцией, не иначе.