Уильям Тенн - Вот идет цивилизация [сборник litres]

Я же, вместо того чтобы пользоваться этими журналами исключительно как кормушкой в голодное время, честно старался писать в их стиле, но по возможности лучше. И мне это удалось. Я даже неплохо жил, зарабатывая писательством, что гораздо хуже удавалось Теду, и добился я этого всего за пару лет с момента моей первой публикации. Я зарабатывал, обучаясь, поэтому я пробовал себя практически в каждом жанре и теме научно-фантастического рассказа (ну, имелись две-три темы, писать на которые я даже не пытался. Одной из них, к счастью, была телепатия. Я говорю «к счастью», потому что лучшим рассказам на эту тему еще только предстояло быть написанными, зато, когда это произошло, писать что-то в этом роде осмелился бы только слепой и глухонемой писатель. Я имею в виду, разумеется, «Человека без лица» Алфи Бестера и «Умирая в себе» Боба Силверберга).

Теду Старджону так и не удалось нормально заработать писательским трудом – до тех пор, пока не появились журналы, сочетавшие качество с достойными гонорарами, – такие, как «Галактика» или «Зе Мэгэзин ов Фэнтези энд Сайенс Фикшн», а еще до тех пор, пока он не начал писать повести. Возможно, он был лучшим из моих агентов, но в какой-то момент он практически отчаялся и продал себя, а также всех своих авторов – Джима Блиша, Деймона Найта, Чендлера Дэвиса, Эй. Бертрама Чандлера, Джуди Меррилл, Ри Драгонетт и меня – Скотту Мередиту. Скотт только-только основал собственное агентство и находился на той стадии, когда не мог даже позволить себе нанять посыльного (ему и его брату Сидни приходилось тайком переодеваться ближе к вечеру во всякую рвань и лично развозить рукописи по редакциям). Зато он сразу начал размещать рекламу в «Райтерс дайджест», да так удачно, что очень скоро его агентством заинтересовалась уйма начинающих графоманов и даже профессиональные авторы вроде П.Г. Вудхауса. Собственно, Тед тоже попался на одно из этих объявлений и, поговорив со Скоттом, исполнился уверенности в том, что, наконец, нашел себе такого агента, каким полагалось бы стать ему самому. Он перепоручил всех нас заботам Скотта, заверив нас при этом, что нас наконец-то будет представлять кто-то, способный превратить литераторов в настоящих коммерческих писателей, людей, достойно зарабатывающих любимой работой, а не живущих впроголодь, как это довелось ему, Теодору Старджону. Я уже заметил: Тед всегда знал, что говорит, и мы радостно согласились с ним. Мы рьяно взялись за дело, надеясь угодить нашему новому агенту, и принялись писать много и разнообразно, писать все – от вестернов до дамских романов. Джим Блиш даже занялся критикой: он отвечал на многочисленные письма начинающих писателей и помогал им стать настоящими профессионалами, представляя их Хитроумному Скелету Скотту Мередиту. Как утверждалось, это был верный способ печататься в бульварных журналах. Так, разбирая по косточкам рассказ за рассказом, Джим провел несколько лет, пока в один прекрасный день не разродился пространной статьей о «Поминках по Финнегану» с многочисленными отсылками к многословным «Дублинцам» по всем правилам критических вывертов Хитроумного Скелета.

А что я? Под чутким руководством Скотта я не просто писал для третьеразрядных журналов, я сделался чудовищно плодовитым, буквально заполонив все тогдашние журнальные прилавки. У Скотта имелась целая когорта тех, кого можно было бы назвать «пленными редакторами» – редакторов журналов, печатавших вестерны, спортивные новости, детективы и сентиментальную прозу для дам. Они платили по центу за слово (а иногда и по процентам за слово) и покупали у Скотта все без остатка, зная, что никогда не случится такого, чтобы он не смог заполнить их номер под завязку.

Чтобы писать хорошо, нужно писать много. Я писал много. Вы можете сказать, что я стал халтурщиком. И будете не правы. Вы будете не правы, потому что мне это не удалось. Оказалось, для того, чтобы стать халтурщиком, нужен особый талант, которым я не обладал. Не думаю, чтобы кто-то старался стать писателем-халтурщиком сильнее, чем я. Наверное, с генами халтурщика надо родиться.

В общем, пару лет я зарабатывал вполне пристойно, а потом вдруг перестал. Перестал совсем, совершенно, начисто. Я вдруг обнаружил, что не могу сесть за пишущую машинку даже для того, чтобы напечатать любовную записку или заказ на доставку продуктов. Я возненавидел писательский процесс. Я возненавидел процесс придумывания сюжета. Я вообще возненавидел литературу – так сильно, что несколько месяцев не читал ничего, кроме газетных новостей. Мне казалось, будто последние два года я провел аки пес, возвернувшийся на свои блевотины. Я ушел от Скотта, превратившегося в крутого литературного агента и представлявшего теперь интересы блистательных звезд вроде Нормана Мейлера и Артура Кларка, – и, насколько мне известно, они его боготворили. Чтобы как-то прожить, я сменил несколько работ – от консультанта по кухонному оборудованию в универмаге до специалиста по заболеваниям в питомнике тропических рыб, не говоря уже о должности крупье в дешевом игорном зале на Таймс-сквер. Когда спустя довольно много времени я снова начал писать, то поклялся, что не коснусь клавиши пишущей машинки, если только не буду иметь что сказать читателю. Честное слово, я поклялся перед собой и перед Богом, так я был благодарен за то, что снова смог производить на свет интересные слова.

Большая часть этих рассказов, однако, написана в те времена, когда моим агентом был не Скотт, а Тед Старджон (во времена Скотта Мередита я почти не писал научной фантастики). Работая у Старджона, я зарабатывал не слишком много, кое-как перебивался. Но перебивался успешно – например, никогда не запаздывал с квартплатой. А главное, как я уже сказал, я зарабатывал, обучаясь. Подозреваю, Рэй Брэдбери и Пол Андерсон тоже ощущали в то время, что зарабатывают, обучаясь. Читая их сейчас, я вижу, что выучились они чертовски здорово.

Не скажу, чтобы что-либо из написанного мной тогда могло хотя бы отдаленно сравниться с их уровнем – ни в коем случае. Просто мои издатели и редакторы хотели полное собрание моих сочинений, вот мне и пришлось, после долгих споров, позволить им его получить. Какого черта, эти рассказы до сих пор мои и ничьи больше, и когда-то я ими даже гордился.

«Вопрос частоты» я начал писать после того, как Фред Пол сообщил мне, что словосочетание «градиент энтропии» – любимое у Сирила Корнблата и что Сирил всерьез намеревается когда-нибудь узнать, что это означает. Словосочетание сразило меня наповал: получался этакий научно-фантастический вариант легендарного «Воркалось… хливкие шорьки…» [4], и мне показалось, что оно идеально подходит для рассказа, который я как раз тогда писал. Вот я и позаимствовал его у Сирила.