Ник Кайм - Заветы предательства

Хан поднял бровь, и Луперкаль расхохотался. От смеха его черты словно бы разгладились. Хорусу привычна была открытая, страстная манера поведения, словно в его воинственной душе каким-то образом отражалось величие или совершенство воли Императора.

— Все не так плохо, — заявил магистр войны. — Чондакс — пустошь, там раскроются сильные стороны твоего легиона. Охота тебе понравится.

Джагатай вполне искренне кивнул, хотя мне показалось, что это был жест человека, искавшего положительные моменты в скверной ситуации.

— Мы не жадны до славы, — ответил он. — Остатки армии Уррлака нужно истребить, и мы подходим для этого. Но что потом? Вот о чем я беспокоюсь.

Луперкаль стиснул плечо Хана латной перчаткой. Даже в столь простом движении — легкое изменение позы, взмах рукой снизу вверх — проглядывала ловкость воина. В любом его жесте сквозили немыслимая грациозность, восхитительная эффективность и плотно сжатая мощь — изобильная, уверенная в себе. Оба примарха были существами иного, более возвышенного плана реальности, и оковы смертного мира едва держались на них.

— Потом мы будем вновь сражаться вместе, ты и я, — ответил Хорус. — Давно такого не было, и я скучаю по тебе. С тобой всегда просто, жаль, что ты любишь скрываться.

— Обычно меня находят, в конечном счете.

Магистр войны иронически взглянул на него.

— Да, в конечном счете, — затем Луперкаль посерьезнел. — Галактика меняется. В ней возникает многое, чего я не понимаю, и многое, что мне не нравится. Воинам нужно держаться рядом. Надеюсь, что ты откликнешься на мой зов, когда придет час.

Примархи посмотрели друг другу в глаза. Представив, как они сражаются вместе, я слегка вздрогнула от подобной картины. Пред их союзом пошатнулись бы основы Галактики.

— Ты знаешь, что откликнусь, брат, — произнес Хан. — Так всегда было между нами. Ты зовешь — я прихожу.

В голосе Джагатая звучала искренность, он верил в то, что говорил. Также я разобрала обожание и теплоту. Все эти чувства были родственны между собой.

Я затаила дыхание — мне почему-то представилось, что происходит нечто значительное, нечто необратимое.

«Ты зовешь — я прихожу».

Затем братья вместе вышли из залы, шагая в ногу, захваченные разговором. Есугэй последовал за ними.

Воцарилось спокойствие. У меня в ушах отдавался стук сердца, кажущийся громким, как тиканье часов. Еще долго я не могла сдвинуться с места, медленно освобождаясь от липкого ужаса. Когда мне наконец удалось разжать пальцы на подлокотниках, меня по-прежнему била дрожь. В голове мелькали мысли и образы, теснившиеся в бешеной круговерти ошеломительных впечатлений.

Я не сразу осознала, что меня бросили в недрах боевого корабля легиона, откуда мне самой вряд ли удалось бы отыскать обратный путь. Скорее всего, мое звание в таком месте мало что значило.

Но это было еще не самое худшее. Я увидела, пусть мельком, как в действительности управляется Великий крестовый поход, и моя крохотная роль в нем оказалась даже более незначительной, чем думалось мне. Мы, люди, были ничем для этих закованных в доспехи богов.

Когда я поняла это, сама идея споров с примархом о военной стратегии показалась мне уже не тщеславной, а безумной.

Но все же я увидела их. Сделала то, ради чего бесчисленные кадровые солдаты с радостью отдали бы жизнь. Это чего-то да стоило, несмотря на итоговую неудачу.

Я неуверенно поднялась с кресла и собралась с силами перед тем, как выйти в коридор. Меня не радовала перспектива встречи с охранниками у дверей.

Оказалось, что я зря беспокоилась. Есугэй вернулся, бесшумно проскользнув в покои, и одарил меня заговорщицкой улыбкой.

— Ну, — сказал он, — неожиданно вышло.

— Да уж, — еще слабым голосом отозвалась я.

— Примарх и магистр войны, — добавил Таргутай. — Вы хорошо держались.

Я рассмеялась, в основном из-за схлынувшего напряжения.

— Правда? Я чуть сознания не лишилась.

— Бывает, — ответил Белый Шрам. — Как ощущения?

— Выставила себя дурой, — я закатила глаза. — Зря потратила время — ваше время. Простите.

Есугэй пожал плечами.

— Не извиняйтесь. Хан ничего не делает зря.

Он осторожно посмотрел на меня.

— Вскоре мы отбываем на Чондакс, — продолжил Таргутай. — Надо поохотиться на орков. Хан знает, что нам предстоит, и он прислушался к вам. Он просил передать, что если вы пожелаете, то можете присоединиться к нам. Нашему курултаю нужен опытный советник, такой, что не боится говорить правду, которую не желают слышать.

Легионер снова улыбнулся.

— Мы знаем наши слабости. Все меняется, и мы должны измениться. Что думаете?

На мгновение я не поверила своим ушам. Решила, что Есугэй шутит, но тут же подумала, что он не из шутников.

— А вы летите на Чондакс? — спросила я.

— Не знаю. Может, скоро узнаю. Так вот, присоединиться к нам непросто. У нас есть обычаи, диковинные для посторонних. Возможно, вам будет лучше в вашем Департаменто. Если так, мы поймем.

Пока Таргутай говорил, я приняла решение.

Во мне вспыхнуло будоражащее чувство прыжка в неизведанное, нечто столь же нехарактерное для меня, как и временная забывчивость в разговоре с Ханом. Учитывая события последней пары часов, несложно было поверить, что судьба дает мне возможность что-то сделать со своей жизнью, уйти от роли безымянной шестеренки в бесконечном механизме.

— Вы правы, говоря, что я не понимаю вас, — сказала я. — Мне почти ничего о вас неизвестно.

Я старалась ровно произносить слова, чтобы показаться более уверенной, чем на самом деле. Мне хотелось смеяться, наполовину от восторга, наполовину от страха.

— Но я могу научиться, — добавила я.

Прошло еще два дня, прежде чем мы добрались до центра. Все это время мы с Торгуном сражались вместе, сочетая наши разнообразные умения, и пытались не перечить друг другу. Порой я рвался в наступление, и терранин не возражал; иногда он желал зачистить участок перед выдвижением, и я соглашался.

Но не все было так просто. Мои бойцы неохотно взаимодействовали с терранами. Мы почти не общались: я встретился только с одним из заместителей Торгуна, угрюмым воином по имени Хаким, и обменялся с ним лишь парой слов. Но, несмотря ни на что, мы учились друг у друга. Я осознал, что в тактике его братства есть достойные приемы. Надеялся, что он так же думает о нашей доктрине.

К моменту прорыва в сердце Дробилки мы уже понесли большие потери, чем за все предыдущие годы кампании. В истерзанном Братстве Бури осталось едва ли две трети бойцов, но я не сожалел об этом. Никто из нас не сожалел. Мы всегда знали, что зеленокожие будут яростно драться за свой последний оплот, а погибшие пали смертью истинных воинов.