Ник Кайм - Заветы предательства

Это легендарное время.

Галактика в огне. Грандиозные замыслы Императора о будущем человечества рухнули. Его возлюбленный сын Хорус отвернулся от отцовского света и обратился к Хаосу. Армии могучих и грозных космических десантников Императора схлестнулись в безжалостной братоубийственной войне. Некогда эти непобедимые воины, как братья, сражались плечом к плечу во имя покорения Галактики и приведения человечества к свету Императора. Ныне их раздирает вражда. Одни остались верны Императору, другие же присоединились к Воителю. Величайшие из космических десантников, командиры многотысячных легионов — примархи. Величественные сверхчеловеческие существа, они — венец генной инженерии Императора. И теперь, когда воины сошлись в бою, никому не известно, кто станет победителем.

Миры полыхают. На Исстване V предательским ударом Хорус практически уничтожил три верных Императору легиона. Так начался конфликт, ввергнувший человечество в пламя гражданской войны. На смену чести и благородству пришли измена и коварство. В тенях поджидают убийцы. Собираются армии. Каждому предстоит принять чью-либо сторону или же сгинуть навек.

Хорус создает армаду, и цель его — сама Терра. Император ожидает возвращения блудного сына. Но его настоящий враг — Хаос, изначальная сила, которая жаждет подчинить человечество своим изменчивым прихотям. Крикам невинных и мольбам праведных вторит жестокий смех Темных богов. Если Император проиграет войну, человечеству уготованы страдания и вечное проклятие.

Эпоха разума и прогресса миновала. Наступила Эпоха Тьмы.

Джагатай-хан — примарх Белых Шрамов

Хорус Луперкаль — примарх Лунных Волков

Шибан-хан — Братство Бури

Торгун-хан — Братство Луны

Таргутай Есугэй — грозовой пророк

Илия Раваллион — Департаменто Муниторум

Гериол Мьерт — Департаменто Муниторум

Я даже сейчас помню многое из сказанного им, но тогда все мы учились скорее на примерах, чем на словах. Такими нас сделали: мы наблюдали, затем действовали. И наслаждались собственной стремительностью.

Возможно, мы забрались слишком далеко, слишком быстро, но я ни о чем не жалею. Мы оставались верны своей сути, и это спасло нас в решающем испытании.

Я храню немало воспоминаний о нем с тех времен, когда мы были проще и наивнее. Мысли о некоторых событиях, о принятых мною решениях не покидают меня, и это к лучшему.

Из всего, что он произносил или что ему полагалось произносить, только одна фраза по-настоящему запала мне в душу. Он говорил: «Смейся, когда убиваешь».

Если бы кто-нибудь вдруг спросил, что сделало нас теми, кем мы были, если бы мне понадобился для ответа краткий афоризм, я бы вспомнил эти слова.

Но никто никогда не спрашивал. А к тому моменту, как нами озаботились достаточно, чтобы начать поиски, все уже изменилось. В нас внезапно возникла нужда, но не было времени думать о ее причинах.

Я следовал его совету — смеялся, когда убивал. Позволял ледяному ветру трепать мои волосы, подставлял лицо каплям горячей крови. Я мчался далеко, во весь опор, вынуждая братьев догонять меня. Был подобен беркуту — охотничьему орлу, который, свободный от пут, взмывает ввысь у горизонта на воздушных течениях.

Вот кем мы были тогда, вот чем были мы все — минган Касурга, Братство Бури.

Наше название и звание — по нему мы отличали себя от других.

Между собой мы именовались Смеющимися убийцами.

Остальная Галактика пока еще не знала нас.

Мне нравился Чондакс. Эта планета, давшая имя целому звездному скоплению, подходила нашему стилю войны, не то что покрытый магмой Фемус или опутанный джунглями Эпигеликон. Небо ее было огромным и высоким, безоблачным и бледно-зеленым, словно трава рейке. Мы проносились по нему огненными волнами, идущими от посадочных площадок южного полушария к экваториальной зоне. Но, в отличие от всех миров, что я знал тогда или познал с тех пор, Чондакс не менялся. Его поверхность белой пустошью расстилалась во всех направлениях, мерцая в мягком свете трех далеких солнц. Ударив по земле, ты расколол бы ее, будто соляной кристалл.

Там ничего не росло. Припасы нам доставляли с орбиты в громоздких транспортниках. Когда они улетали, когда улетали мы, пустыня смыкалась над выжженными участками и заглаживала их добела.

Она исцеляла себя. Мы почти не оставляли на ней следов, только охотились и убивали. Даже от нашей добычи — зеленокожих, которых мы называли хейн, а другие именовали орками, кинами или крорками, — там не появлялось отметин. Нам не удавалось понять, каким образом они пополняют запасы: прошли месяцы после того, как мы уничтожили последний из примитивных космолетов врага и заперли его на Чондаксе. И всякий раз, когда мы выгоняли чужаков из их поганых гнезд, сжигали их и обращали землю в стекло, ее вновь заметала белая пыль.

Однажды я повел эскадрон далеко на юг, покрывая три сотни километров до каждого заката трех солнц, туда, где мы семь дней бились в свирепой рукопашной, после которой пустыня почернела от крови и гари.

Пролетев там, мы ничего не нашли; ничего, кроме белизны.

Я даже сверился с определителем координат в доспехе. Джучи, усомнившись во мне, говорил, что мы заблудились. Он скалил зубы, сердясь на отсутствие врагов и надеясь, что кто-то из них выжил и затаился, готовый к новым схваткам.

Но я знал, что мы в правильном месте. Видел, что мы попали на планету, которой нельзя навредить, в мир, который стряхивал пролитую нами кровь, очищал следы нашей ярости и вновь становился цельным.

Из этого наблюдения выросла моя любовь к Чондаксу. Позже я поведал о ней братьям, когда мы сидели под звездами и по-простому грели руки у костра, как делали наши отцы на Чогорисе. Они согласились, что Чондакс — хорошая планета, что на ней хорошо вести войну.

Пока я говорил, Джучи терпеливо улыбался, а Бату качал покрытой шрамами головой, но я не обращал на это внимания. Мои братья знали, что им достался поэтичный хан, но чогорийцам подобное не претило. Мне говорили, что в других легионах бывает по-другому.

Есугэй как-то сказал мне, что только поэты могут быть истинными воинами. Тогда я не понимал, что он имеет в виду. Возможно, он говорил именно про меня, а возможно, и нет; у задына арга не потребуешь объяснений.

Но я знал, что, когда мы покинем Чондакс с душами, раскаленными и очищенными смертоубийством, этот мир не запомнит нас. Ни костер, у которого мы согревались, ни его топливо (привезенное с орбиты, как и все прочее) не оставят на нем следов, хотя мы, по старому обычаю, не будем заливать пламя водой или затаптывать, когда придет заря.