Шимун Врочек - Золотая пуля [litres]

Одним концом труба выходила на дома распределителей, туда мне и было нужно, другим – в канаву, что бежала вдоль главной дороги. Та проходила над моей головой, шипела колесами, шептала шагами. В трубе все звуки превращались в один шепелявый шум, он усыпил бы меня, если бы не грязь. От нее ломило кости. Я пытался подобраться, скорчиться поудобнее, чтобы не загребать башмаками или не студить задницу, но она все равно добиралась до кожи и жгла ее, подлая ледяная сука.

Метроном внутри меня сбился со счету, все механизмы полетели в тартарары, я не дышал – каркал, но некое упорство, стальной шип, пронзивший меня вдоль хребта, как осевая дорога, прошившая Андратти, не давал опустить голову. Не сейчас. Жди. Их приведут сюда. Я смотрел в дыру ярдах в двадцати от меня и твердил: их приведут, их приведут.

Свои мерзкие дела, называемые правосудием, распределители вершили в одном и том же месте, в одно и то же время – в полдень в роще у своего квартала. Я ждал здесь отца. Сюда же увели Нормана Джесопа.

Ближе к выходу я не совался, опасался, что заметят. Паранойя стала неотъемлемой частью меня. Каким бы я ни вылез из этой передряги, клеймо прожгло меня до дна. Убийца. Беглец. Трус.

С последним я бы еще поспорил, но, когда со стороны канавы кто-то полез в трубу, я обмочился. Он скреб, чертыхался, крутился, устраиваясь поудобнее, а я молил, чтобы это какой-нибудь пьянчуга присел облегчиться там, где его никто не заметит.

Но нет.

Чужак полз в мою сторону.

Я затаился, попытался не дышать, распластаться на дне трубы так, чтобы слиться с кучками заплывшего грязью мусора, но в такой тесноте двум рыцарям не суждено было разойтись.

Он нащупал мою ногу, потянул на себя, сдернул ботинок, и тут уже не выдержал я. Бойни орали во мне благим матом: «Не давай ему прикоснуться к себе!» Я поднялся на локтях и дернулся от чужака прочь.

– Ааа! – заорал тот, пятясь. – Нет-нет! Не жри меня!

Крик зазвенел в трубе, точно внутри колокола. Я едва не оглох.

– Не тронь меня, – я вложил в слова всю ярость и страх, какие у меня имелись, а этого добра я накопил с избытком, – пшел отсюда! Вали!

Но в лицо мне уставился циклоп фонаря, и настроение в трубе с каждой секундой начало меняться. Чужак водил лучом туда-сюда и ничуть меня не боялся.

– Ух, – выдохнул он, – надо же, надо же, я аж в штаны наделал. В штаны, прикинь, ха-ха-ха.

Я увидел его пальцы, черные от грязи, они беспрестанно шевелились, что-то щупали, раздвигали, цапали, копошились в воздухе, как черви в тухлом мясе. Знакомые донельзя пальцы. Где я раньше их видел? Что они сжимали? Я не мог рассмотреть лица, потому что его скрывал свет налобного фонаря.

– Думал, ты какая-то тварь, – признался он, продолжая хихикать. Я чуял замыслы, роившиеся в его дерьмовой голове, я предвидел рывок, боль, хруст костей, но мог только подбирать ноги, босая дико скулила, отсутствие ботинка пугало ее, я сжимался в пружину, я почти его не слушал, а он нес и нес. – У тебя это, – опять это мерзкое движение пальцами, – ну, на голове.

– А я тебя знаю! – Полутьма разразилась мерзким кудахтаньем. – Цыпа-цыпа-цыпа, ко-ко-ко, ты же тот цыпленочек? Не вытащил папку?

Судьба грянула об пол и посекла меня осколками.

Горлум!

Этот урод как-то выбрался из тюрьмы и лежал теперь напротив меня в трубе высотой не более трех футов. Я дернулся, вложил в этот рывок все отчаяние, но он был начеку и сцапал меня за босую ногу.

– Куда? Куда ты, птенчик? А? Мальчик-мальчишечка, что же ты дрыгаешься, а? Пик-пик-пик, полежим, – он подтащил меня к себе и прижал локтями лодыжки, – поболтаем.

От его голоса у меня голова пошла кругом. Я отключался. Я выдохся. Тот самый хребет воли, на котором я еще недавно держался, хрустнул и распался на части, мелкие, рвущие души осколки. Я бросил себя подыхать в трубе под дорогой, сел рядом и начал смотреть. Просто наблюдать, как горлум потрошит ненужную мне мясную оболочку.

Даже зуб и тот оставил меня в покое, лежал в кармане дохлой мерзостью и не нарывался.

Зуб.

Я не могу сдаться так просто.

Зуб.

Горлум уже дышал мне в лицо своей гнилой пастью и все приговаривал:

– Хэммет был добр с мальчиком, говорил, шутил, не обзывался! Я ведь не обзывался? Ну, самую чуточку. Но войди в мое положение. Я видел клююююч, он был в твоиииих руках, – ублюдок пел, стаскивая с меня второй ботинок, а за ним и штаны, – ты мимо шееееел…

Я впорол ему со всей дури, вогнал коровий зуб в щеку так, что горлума снесло с моих ног и впечатало в стену трубы. Фонарь отлетел в сторону и долбил оттуда резкими спазмами света.

Хэммет завизжал. Я полз назад, штаны связали мне ноги, спина уперлась в балку, что-то перегородило мне дорогу, я попытался перевернуться на живот, перелезть, но горлум вцепился мне в плечи, схватил за волосы и несколько раз ударил затылком об пол.

Я лежал на спине. Вдохнул на пробу. У меня все еще был рот. Глаза удалось разлепить не сразу. Лицо стянула корка засохшей грязи.

Горлум лежал рядом и потрошил мои карманы. Фонарь освещал его сбоку и продолжал истерически моргать.

– Чудеса, чудеса, – курлыкал ублюдок, разглядывая пакет с реаниматорами, – милые, знакомые паучки. Рассажу вас вот так по руке, станете со мной дружить? А-ха-ха-ха, вот уж нет! Знаю-знаю, как вы забавляетесь с живыми. Меня не проведешь. Ту-ту-ту-тутуту.

– Сейчас, сейчас, – прошептал я, булькая сознанием, я не хотел привлекать к себе внимания, но слова сами утекли изо рта, и ублюдок их услышал.

– М? – дернулся в мою сторону Хэммет. Горлум выглядел комично, в этот момент он терзал пластиковый пакет зубами. Захоти он ответить, рот его был занят, как и мои руки.

– Ааа, дружок очнулся! Мальчонка, мальчишечка, ты вовремя. Я тут кое-что нашел, прямо у тебя в карманах, да-да!

По лицу горлума бегали огромные многоногие тени. Конвульсии фонаря делали его таким, или мое расколотое сознание проецировали их на эту поганую рожу, расцвечивая, как в детском калейдоскопе? Или, быть может, зуб, который торчал из его щеки, как роговой вырост, устраивал мне эту иллюминацию?

– Вот с кем мы сейчас позабавимся! Слаааавная игра. – Перед моим лицом оказался реаниматор. Я забился, панически вытянул руки над головой, попытался нащупать что-то, уползти. В пальцы легло что-то гладкое. Металл. Горлум явно умел обращаться с реаниматорами, он стиснул паука за панцирь, заставив того угрожающе растопырить лапы. Я видел жало, оно почти на дюйм высунулось из брюшка и целилось мне прямо в переносицу. Сейчас!

– Знаешь, как больно жалит эта…

Не знаю, как мне удалось ее вытащить, но теперь я упирался в грудь Хэммету двухфутовой палкой. Очень удобно лежала она в руках. Хищная, обтекаемая, неуловимо знакомая. «Что же ты уперлась, не дала уползти от ублюдка?!»