Ольга Хожевец - Отрыв [СИ]

- Только не торопитесь.

- А ну, язык-то придержи! - грозно рявкнул майор. - Ишь, умелец - языком молоть. Лично я удивлюсь, если ты вообще ещё подключишься. Значит, так. Я поднимаю машину и вывожу на высоту, а там - твоя очередь. Будешь долго копаться - я сажаю "стрекозу", и урок закончен. Для первого раза тебе - пролёт по прямой, вираж левый, вираж правый, и постарайся держать одну высоту. Понял?

- Я не первый раз летаю.

- Мне говорили, - равнодушно отозвался летун и пренебрежительно отмахнулся.

Правильно полковник Мосин его "твёрдым лбом" обозвал.

Словами не пронять, да? Ладно.

Я вошёл в слияние и запустил движок.

И тут же меня грубо оторвали от леталки.

- Это ещё что? - прошипел Никифоров. - У тебя со слухом плохо? Я тебе что сказал?

- Что поднимете машину сами, да, я помню, - зло выпалил я. - Только это несерьёзно. Что я подключаться могу, вы уже видели. Задание ваше в нейродрайве и грудной младенец выполнит. Вы чего хотите - действительно меня проверить, или просто отделаться побыстрей?

Я ожидал взрыва. Но майор укоризненно покачал головой, хмыкнул - и спокойно, даже миролюбиво заметил:

- На старших по званию орать не рекомендуется, сынок. В твоём положении в особенности. Так значит, ты у нас борзый, да?

Никифоров потеребил губу, продолжил:

- Взлетать сам хочешь? И садиться сам? Нервишки, похоже, щупаешь у старого летуна?

Майор откинулся в кресле, демонстративно скрестил руки на груди и спросил:

- Ну, и чего тогда тянешь?

Я вошёл в слияние - и взмыл в воздух.

Вообще-то, так взлетать не полагалось - по спирали, почти вертикально ввинчиваясь в тугой упругий поток, на ходу горяча ещё не разогревшийся толком движок. Бедной "стрекозе" едва хватало для этого мощности; "крокодилу" не хватило бы точно - эти чемоданы на подобное не способны. И надо было чувствовать двигатель так, как чувствует его нейродрайвер, чтобы пройти точненько по грани возможностей леталки - и не выскочить за них.

Небо Чайки дождалось меня.

Оно не было гостеприимным, это небо - хмурое, пронизанное насквозь ветрами, швыряющими навстречу клочья облаков, рвущими обшивку, будто мясо с костей; я даже понял, почему старый летун дал мне для начала задание попроще - потому что само небо было непростым. Переполненное необузданной, бурлящей силой, оно играло ею, как великанский ребёнок, не сознающий своих возможностей; оно бесхитростно и беззаботно дарило свои каверзные ласки - не делая скидок для того, кто вступил с ним в игру. И с той же беззаботной лёгкостью это небо могло убить - не заметив пылинки, сорванной с волнующегося полотна бешеным штормовым порывом.

Дикое и яростное небо Чайки. Я уже любил его.

- Выше не лезь! - заорал мне инструктор.

Почему обычно люди орут, разговаривая с тем, кто не может ответить? Я прекрасно услышал бы его и так.

- Аларм-систему видишь? Зелёные лучи - граница. Жёлтые - поднимешь тревогу, а к красным только сунься - и ты покойник. Испепелят раньше, чем икнуть успеешь.

Конечно, я их "видел", эти лучи. Узда, наброшенная на небо - и легкомысленно им не замечаемая. Я сделал красивую "горку" и оставил лучи за спиной. Хоть не так мозолят глаза.

Шквал в лоб - норовит задрать нос, опрокинуть. Э, не пойдёт, приятель. Выравниваюсь, закладываю вираж - теперь ты мне поможешь, ветер. Он послушно подставляет упругую спину. Вираж выходит - хоть по циркулю обводи.

- Недурно, - бормочет себе под нос Никифоров.

Надо полагать, он думает, я его не слышу?

Хитрован старый. Ну, погоди.

Я ловлю потоки ветра, я чувствую их всем телом, умываюсь ими. Так поступают птицы - нужно всего лишь не бороться со стихией, а слиться с ней. Я выписываю все фигуры высшего пилотажа, какие могу припомнить, со злорадством подмечая, как руки инструктора нет-нет, да и дёргаются к пульту; я просто резвлюсь в небе - боже, как же мне его не хватало! - я пью его и не могу напиться, не могу насытиться никак. Этим ветром. Этим воздухом. Этой свободой.

- Не лезь под грозовой фронт! - кричит майор, возвращая меня к себе. - Курс два-пять-ноль и снижайся, уходи на девяносто фаров.

Вот с цифрами мне непривычно. С трудом соображаю, где у меня курс два-пять-ноль. Впереди, совсем близко, бьёт молния - ярко-голубая, разветвлённая трезубцем, ослепительная.

- Остолоп! - орёт Никифоров. - Кто тебя учил, куда ты сунешься? Два-пять-ноль, я сказал!

Нахожу нужный курс, выворачиваю. Компенсирую боковой порыв. Неудобное направление, однако. Удираю вниз, оставляя на хвосте клубящуюся грозу.

- Два-пять-пять и снижайся на пятьдесят.

Уже вижу наш остров. Неужели все?

- Доверни на два-пять-семь и заходи на посадку.

Доворачиваю, снижаюсь. Чувствую, что не могу - просто не могу садиться, не могу вот прямо сейчас, сию минуту остаться снова без неба; я должен отыграть себе ещё хоть сколько-то секунд.

И я сваливаю машину в пике.

- Охренел?! - вопит инструктор.

Я понимаю, почему он нервничает. Высоты-то уже нет почти. И он не может сейчас выдрать меня из слияния - просто не успеет перехватить управление и вытащить леталку. С другим инструктором я бы на такое, может, и не отважился. Сдали бы нервишки - меня бы оторвал и сам угробился. Но Никифоров не должен. Если правда то, что о нем говорят. Если он не совсем ещё старик. Если я в нем не ошибся.

Он молчит. Всё понял и молчит. Молодец старикан, и плевать на его характер. Свой человек.

Я делаю "обратную петлю", выходя из пике брюхом кверху, едва не чиркая спиной по белым гребням волн; тащу наверх дрожащую от натуги машинку - умничка, "стрекоза"! - завершаю петлю и ложусь на прежний курс.

- Ещё раз такое вытворишь - убью, - спокойно и внушительно доносит до меня Никифоров. - Лучше уж я тебя сам, чем ты - нас обоих.

Ну, хоть не кричит уже.

Когда я посадил леталку и вышел из слияния, майор молчал ещё несколько минут. Я тоже не рисковал заговорить - так и сидел, спелёнутый, как младенец, в своём узком и жёстком кресле.

- Не знаю, кто тебя учил, - сказал наконец Никифоров. - Только ты ведь не летаешь, парень. То, что ты делаешь - это не полет. Это шабаш ведьмовской, вот что. Истерика это.

И он потянулся отстёгивать ремни.

Мы вылезли из машины на твёрдую землю, и я благодарно похлопал по округлому боку "стрекозу", а потом осторожно потрогал симбионта у себя на шее.

Было бы обидно вдруг проснуться на борту тюремного транспортника.

Нет, это мне не снится. И Никифоров, старикан вздорный, врёт. Я летаю, и буду летать. Потому что я предназначен для этого.

Навстречу нам спешил Мосин, за ним поспевал капитан Диб. Надо полагать, в наблюдательном пункте сидели. Полковник лучился довольством. Неужели он действительно не был уверен?

- Что скажете, майор? - с виду небрежно поинтересовался Мосин, подходя. - Ваше мнение? Подготовим парнишку за три недели, а?