Саба Тахир - Жнец у ворот [litres]

Я не могу ответить сразу. Мне нужно подготовиться. К тому времени, когда я наконец собираюсь с силами, Сорокопут теряет сознание.

– Ее настоящее имя было Мирра из Серры! – говорю я громко, хотя и понимаю, что никто меня не слышит. – И… да, я знала ее.

Лайя из Серры не смогла бы попасть в ноты даже ради спасения собственной жизни. Но все равно то, как она мурлычет под нос песенку, звучит приятно и странным образом успокаивает. Она движется по комнате, и я провожаю ее взглядом, стараясь понять, что это за помещение. Через огромное окно льется свет фонарей, в воздухе чувствуется особый запах конца северного лета. Я узнаю очертания низких, украшенных арками зданий за окном, узнаю большую площадь. Значит, мы в Дельфиниуме. В воздухе висит какая-то тяжесть. Над Невеннами вспыхивает молния. Надвигается гроза.

Кожа на моем лице ощущается странно, болит тупой болью. Я касаюсь лица руками. Моя маска. Джинн. А мне казалось, что это был просто кошмарный сон. Я осязаю руками мою кожу впервые за семь лет – и понимаю, что это был не сон. Маски больше нет.

А с ней исчезла и частица моей души.

Лайя, услышав, что я зашевелилась на кровати, поворачивается ко мне. Я вижу у нее на запястье кинжал – и инстинктивно тянусь за собственным оружием.

– Нет нужды, Кровавый Сорокопут, – говорит она, склонив голову на плечо. На лице ее нет особого дружелюбия, но нет и злобы. – Мы не для того пронесли тебя на руках сотни миль пещерными туннелями, чтобы теперь ты первым делом попыталась меня прирезать.

Поблизости слышится тонкий плач. Я с трудом приподнимаюсь и сажусь в постели, широко распахнув глаза. Лайя вздыхает.

– Император постоянно просит есть, – жалуется она. – Он всегда голоден. А когда ему не дают того, что он просит… помоги нам всем небеса!

– Ливви… и ребенок… они…

– В полном порядке, – по лицу книжницы пробегает тень, но она быстро берет себя в руки. – Да, твоя семья спасена.

Я слышу какое-то движение у дверей – входит Авитас. Лайя тут же извиняется и куда-то уходит. Я понимаю значение ее легкой улыбки, и мои щеки вспыхивают.

Я ловлю выражение лица Харпера. Оно не бесстрастно, как у Маски. Это выражение глубочайшего облегчения. Это взгляд друга.

Хотя, если честно, он смотрит на меня не только как на друга. Я же это знаю.

Я хочу что-то сказать ему. Что-то важное. Ты вернулся за мной. Вы с Лайей вырвали меня из пасти Смерти. Ты так много унаследовал от отца. В тебе так много его доброты – больше, чем ты сам готов признать…

Вместо этого я прочищаю горло и резко сажусь в кровати, хотя от этого на меня накатывает тошнота.

– Докладывайте, капитан Харпер.

Его серебряные брови на миг изумленно поднимаются, и мне кажется, что в глазах его мелькает грусть. Но он быстро овладевает собой. Он достаточно хорошо меня знает, чтобы понимать, что именно мне сейчас нужно.

– Из Антиума удалось вывести семь тысяч пятьсот двадцать меченосцев, – докладывает он. – С ними вместе – одну тысячу шестьсот тридцать четыре книжника. По нашим подсчетам, до начала штурма удалось эвакуироваться по крайней мере десяти тысячам человек, патрициям и торговцам. Часть из них была отправлена в безопасные места Комендантом, часть – бежали сами за пределы столицы.

– А что с остальными?

– Половина погибла во время осады. Другую половину карконы обратили в рабство.

Этого мы и ожидали.

– Значит, мы должны их освободить, – говорю я. – Что слышно о Керис?

– Она отступила в Серру и объявила ее своей столицей, – Авитас делает паузу, справляясь с приступом гнева. – Отцы патрицианских кланов провозгласили ее Императрицей, и Империя приняла это. В падении Антиума обвиняют Маркуса и…

– И меня, – заканчиваю я за него. В конце концов, я отвечала за оборону города – и проиграла.

– Квин Витуриус публично принес присягу Императору Закариусу и клану Аквилла, – продолжает Харпер. – Его поддержали все патрицианские кланы Дельфиниума. Комендант в ответ объявила твоего племянника врагом Империи. Все, кто поддержит его и его права на трон, подлежат смертной казни за измену.

Ничего из того, что он говорит, не удивляет меня. У меня больше нет сил удивляться. Все мое стратегическое планирование не принесло никаких результатов. Знай я, что гражданская война неизбежна, я бы давно в открытую убила Керис, наплевав на последствия. Тогда, по крайней мере, Антиум не попал бы в руки Гримарра.

Гроза подходит все ближе, и наконец по мостовой за окном ударяют первые капли дождя. Харпер смотрит мне в глаза, и я отворачиваюсь от его взгляда, даже не представляя, как сейчас выглядит мое лицо. Я одета в черную военную форму, но без маски все равно чувствую себя голой и незащищенной.

Я вспоминаю слова Коменданта перед тем, как она бежала из Антиума. « Интересно, насколько это будет больно », помнится, сказала она. Она все знала. И поэтому оставила меня в живых. Очевидно, так ей приказал Князь Тьмы.

Харпер поднимает руку и касается моего лица. Он осторожно гладит меня по одной щеке, потом по другой.

– Ты еще не видела себя в зеркало, – говорит он.

– Потому что я этого не хотела.

– У тебя остались шрамы, – сообщает он. – Всего два. Как тонкие порезы.

– Как я сейчас… – начинаю я, но голос срывается на шепот. Я прочищаю горло. – Насколько это скверно выглядит?

– Это выглядит прекрасно. – Его зеленые глаза глубоки, как море. – Твое лицо не может выглядеть иначе, Кровавый Сорокопут. Неважно, есть ли на нем маска.

Щеки мои разгораются еще сильнее, и теперь никакая маска не может этого скрыть. Я не знаю, куда девать руки. И волосы мои наверняка перепутаны и грязны. Я вся грязна и ужасна. Неважно. Это же просто Харпер.

Но с некоторых пор он не просто Харпер, не так ли?

Он был верен Коменданту. Он мучил тебя по приказу Маркуса.

Но на самом деле он никогда не был по-настоящему верен Керис. Что же до того допроса – как я могу его в чем-то винить после того, что я приказала Дексу сделать с Мамой Рилой и со всем племенем Саиф?

Он – брат Элиаса.

Мои мысли в полном смятении. Я не могу привести их в порядок. Авитас тянется и берет меня за обе руки, гладит их, заботливо оглядывает.

Потом он проводит кончиком пальца по моему лбу – от одной веснушки к другой. Касание его обжигает, как факел, но при этом оно легче перышка. Каждое нервное окончание в моем теле отзывается на него. Я рвано дышу, меня сводит с ума запах его тела, вид открытого треугольника кожи в вырезе рубашки. Он наклоняется ближе. Изгиб его нижней губы кажется невероятно мягким – это единственная мягкая линия на его точеном жестком лице. Я думаю о том, каковы на вкус его губы – могут ли они, как мне кажется, иметь привкус меда, корицы и ясной холодной ночи?