Денис Игумнов - Ночная смена [SelfPub, 18+]

Вернувшись на свой пост, я в первую очередь стал звонить в полицию. Странно, но городской телефон не работал, в трубке слышались щелчки, слабый треск. Я взял свой мобильный телефон, результат оказался прежним – шорох от помех на линии. Что делать? Надо идти в больничный корпус, там и охрана, и ночные дежурные доктора имеются. Выйдя из будки, я, вместо того чтобы сразу идти на улицу, встал и, повернувшись лицом к окнам, выходящим на улицу, стал ждать. Сам не понимаю, чего ждал, да только я знал: спешить ни в коем случае нельзя. А может быть, возвращаясь, я что-то заметил краем глаза? Через несколько секунд такого стояния я увидел, нет, скорее почувствовал, движение за стенами морга. Там, в ночи, двигалось нечто. Вокруг дома смерти ходил страшный трехметровый человек. В серой грубой штормовке с накинутым на голову капюшоном и с большим дерюжным мешком, перекинутым через правое плечо. В мешке кто-то шевелился и плакал. Выйди я сейчас – однозначно угодил бы в его мешок. Откуда мне это было известно, я и сам понять толком не мог. Мое восприятие окружающих вещей изменилось. Теперь я и слышал, и видел, и, самое главное, чувствовал сокрытые от нас пеленками нашего обыкновенного мира тайные явления другой стороны бытия.

Через минуту страшный человек исчез, ненадолго отлучился по своим тайным делам. Я вышел на крыльцо. На дворе стало очень холодно, как это обычно бывает только глубокой осенью. Я не вижу ни одного уличного огня. За больничной оградой сплошная стена непроглядной темноты. Оборачиваюсь и смотрю на здание нашей больницы, оно тоже ослепло и погрузилось во тьму. В его окнах отражается бледный свет полной луны, благодаря которой я вообще что-либо могу различать. Сама луна кажется мне странной, она вроде уменьшилась в размерах, и в спектре ее свечения проявились голубые тона, да чего там, она сияет только ими. Создается впечатление, что здание мертво уже тысячу лет. Идти двести метров по освещенному замогильным светом открытому пространству до темного корпуса больницы мне не хочется. В мозгу вспыхивает лампа, сигнализирующая о приближающейся опасности, и я, не дожидаясь возвращения человека с мешком, захожу в морг.

Эврика! Есть же еще ночной санитар Федя! Как я мог забыть про него! Быстро шагаю к нему в комнату. Пока иду, настроение мое улучшается, мне думается, все кончится хорошо. Решаю заодно зайти в туалет, освежиться. Там посередине стоит ванна. Что-то не припомню, чтобы она здесь была раньше. Заглядываю в нее. Она наполнена жидкостью, похожей на ртуть. Ее стальной блеск завораживает, я смотрюсь в нее, как в зеркало. По моему отражению проходит рябь, и прямо из глубины, точно накладываясь на мои черты, всплывает пузырь. В нем мое лицо растягивается и теряет свою индивидуальность. Отражение краснеет, лицо кривится, расплывается в жуткой улыбке и подмигивает мне. Я инстинктивно делаю шаг назад, потом еще и еще. Потрясенный, захлопываю дверь, выхожу из туалета и запираю замок. Прислушиваюсь к происходящему в сортире. Судя по звукам, из ванны кто-то вылезает. С него тяжелым ручьем стекает ртуть. Мокрые ступни, хлюпая, все ближе подходят к отделяющей меня от них преграде. Не дожидаясь дальнейших событий, я иду к Феде. Подхожу к двери, стучу. Никто не отзывается. Стучу еще, сильнее и дольше. Либо никого нет, либо… Дергаю ручку двери, и она, свободно прокрутившись, впускает меня внутрь. В нос бьет густой запах бальзамирования. В левой части комнаты спиной ко мне на табуретке за маленьким стеклянным столиком сидит здоровяк Федя. Его широкую спину плотно облегает белый халат. На белой поверхности халата, в самой середине его спины, начинает медленно расцветать темно-красное пятно. Он берет открытый термос и наливает из него в прозрачную чайную кружку остро пахнущую желтоватую жидкость – охлажденный формалин, именно он распространяет ни с чем не сравнимый аромат бальзамирования. Поднимает кружку к губам и пьет. Раздаются громкие хлюпающие звуки. У меня создается впечатление, что он испытывает пожирающую его внутренности нестерпимую жажду. Я полушепотом – полукриком окликаю его:

– Федя!

Он оборачивается. Его глаза совершенно белые, зрачки исчезли полностью. Оскал крупных зубов коричневый. Федя издает глухое мычание: «ЫЫЫЫ» и через мгновение, по убывающей, тише: «аааа». При этом он тянет ко мне обе руки, будто в поисках помощи. Но чем я могу ему помочь? Я захлопываю дверь прямо перед его носом, запираю ее на ключ и, трясясь в нервном ознобе, убегаю на свой пост.

В это же время на подземном этаже морга в холодильнике перестают работать морозильные камеры. Освещение меркнет и из бездушно-холодного превращается в тусклый слепой свет египетского саркофага. Разбросанные по черно-белому полу мертвые тела начинают шевелиться. Запертые крышки камер открываются, и из них тянутся бледные, синие, зеленые руки, расцвеченные в зависимости от времени смерти их хозяев. Над железным потолком, с истошной ломотой отталкиваясь от его гладкой поверхности, разносятся гулким мычанием стоны и скрип давно не используемых суставов восставших мертвецов. Они поднимаются. Вначале их движения неуверенны, их раскачивает, и холодная вязкая кровь и слизь тянут встать на четвереньки. Потихоньку они становятся более подвижными, но, все еще испытывая загробную боль от продолжающих гнить нервов, мышц, жил, бездумно ходят по холодильнику, сталкиваются друг с другом, рычат и стонут. Обрывая веревки, стягивающие ей подобием безжалостной приподнимающей руки щиколотки, со стола для вскрытий встает и Вика. Проходит совсем немного времени, и, словно подвластные одному им понятному общему побуждению, мертвецы поворачивают к выходу и, уже совершенно не толкаясь, выходят наружу, почти организованно.

Когда мертвые восстают, течение времени искажается. Морг с больницей проваливаются в каверну межвременья, они еще не в потустороннем мире, но уже и не в мире живых. Они изолированы от общего потока времени, заключены в сферу вечной ночи и вырваны с корнем из привычного нам пространства. Прохожие, идущие с утра по своим делам, не видят зданий больницы. И никто не помнит, что на месте, которое сейчас они инстинктивно обходят стороной, было что-то, кроме заросшего дикой травой пустыря. Даже родственники лежащих в больнице больных напрочь забыли про их существование, как будто их никогда и не было на свете.

Я стою около стола, пытаюсь психологически отдышаться. Главная мысль в моей голове стучит на сотни разнообразных ладов, и все они складываются в кричащий в ужасе призыв к моему благоразумию: «Иван, тебе пора валить из этой богадельни! Быстрее, иначе будет поздно!» Путь на улицу мне закрыт серым палачом. Остается только спуститься на лифте вниз и по подземному туннелю дойти до главного корпуса больницы. Черт, возвращаться туда мне совсем не хочется.