Денис Игумнов - Ночная смена [SelfPub, 18+]

Я не знаю, скольких еще мертвых он направил на мои поиски, но, судя по их топоту, достаточно. Мимо меня летят кишки бесконечных коридоров и ровные ряды белых больничных дверей. Минуя несколько этажей, оказываюсь на шестом, около покинутого ресепшена, на перекрестке очередных тоскливых квадратных труб проходов. Моя погоня на время потеряла меня или отстала (на тронутых разложением мышцах двигаться как прежде уже не получается), во всяком случае, большинство преследователей разбрелись по этажам. Это дает мне передышку, признаться, к этому моменту я уже порядком вымотан и мне надо отдохнуть. Что делать дальше? Во мне борется воин, требующий немедленно принять бой, и заяц, предлагающий спрятаться и переждать, пока они уйдут и наступит рассвет (в глубине души я отчетливо понимаю, что никакого рассвета не будет, о чем мне говорит заглядывающая в окна горошина голубой луны, за прошедшие часы ни на сантиметр не изменившая своего положения), может быть, тогда покойники оставят меня в покое.

В этой скоротечной яростной схватке побеждает заяц. Ведомый гаденькой заячьей трусостью, иду по левому рукаву прохода, открываю каждую дверь палаты, попадающуюся мне на пути. Толкаю вспотевшей дрожащей ладонью их белые полотна. И во всех палатах, везде меня встречает одна и та же картина, написанная художником-импрессионистом, ширнувшимся раствором крысиного яда. На койках лежат пациенты, их руки покоятся на выцветших от времени покрывалах, натянутых на их дистрофичные грудные клетки. У всех из черепов выедены мозги. Пустые оболочки людей, только открытые глаза их осмысленны и следят за мной. Куда бы я ни двинулся, их взгляды перемещаются вместе со мной, оставляя в полнейшем бездействии остальные части тел. Так я перехожу из палаты в палату и в предпоследней, расположенной около воняющего старым никотиновым перегаром туалета, решаю спрятаться. Залезаю под койку, стоящую около окна. Там пыльно, но сквозняка не чувствуется.

Вдалеке, там, где я проник с лестничной клетки на этот этаж, раздается стук, немного погодя слышатся шаркающие шаги. Их приближающийся шорох для меня растягивается в мучительную вечность. То мне кажется, что он затихает, то звучит громом Армагеддона, отдаваясь тянущей болью в моих воспаленных от страха барабанных перепонках. Мой вес стремительно уносит обильно сочащийся сквозь поры холодный пот. Я словно погружаюсь в осеннее болото, меня душит трясина ожидания. Кости зудят, органы дрожат, выдержать это невозможно. И все же я не могу пошевелиться. Скованный страхом и бесконечно желающий свалить отсюда к чертовой матери, я лежу под кроватью и жду.

Моя надежда рушится. Мертвец безошибочно определяет мое местопребывание, он останавливается напротив именно той палаты, в которой прячусь я. Лежать под кроватью дальше не имеет никого смысла. Вкладывая в свои движения максимум волевых усилий, мне удается вырвать себя из летаргического состояния перепуганной до смерти овцы. Пулей вылетаю из своего тайного места, так скоро оказавшегося вовсе и не тайным. Сталкиваюсь с перекошенным лицом сочащегося разложением старого деда. Прямо от порога он прыгает мне на плечи. Я вспоминаю подзабытые навыки тайского боксера и наотмашь бью его кулаком в переносицу. Кость ломается, голова откидывается назад, но по инерции его летящее тело сбивает меня с ног. Мертвый дед хватает меня за руки и тянет свой рот с редкими желтыми зубами к моим губам. Его цель – не убить, а задержать меня, такой он получил приказ. Он чертовски силен, мне никак не удается стряхнуть его. Такой с виду высохший, под моими пальцами он словно раскорячившийся краб. Мы перекатываемся по палате и выкатываемся в коридор, там мне удается упереться ногой в дряблый живот деда и толчком откинуть его к двери балкона. Точнее, даже не балкона, а закрытой двери с бортиком из железных прутьев, доходивших мне до йобылзов. Он, отталкиваясь от стены, встает, шипит и снова кидается в атаку. Моя кровь бурлит от адреналина, я перешел некую внутреннюю границу, и за ней меня ждет приз в виде заметного прибавления сил. Переход от апатии к действию совершился за секунду, а иначе я бы стал еще одним из бесчисленных рабов Змеелиса и он уже с наслаждением терзал бы мою бессмертную душу. Меня распирает мое внутреннее могущество. Прижимая подбородок к груди, я отталкиваюсь правой ступней и в прыжке выношу как можно дальше вперед колено. Оно, со свистом рассекая воздух, врезается в кривую харю деда, его отбрасывает, и он, разбив стекло балконной двери, вываливается наружу. Вместе со звенящими стеклами, падающими острым дождем осколков на асфальт, с глухим стуком хлопается и мертвец.

Моя радость от победы оказывается недолгой, оборачиваясь, вижу, как ко мне направляется уже с десяток трупаков. Отступать некуда, остается попытаться прорваться сквозь строй алчущей меня плоти. Мне всегда плохо удавались обманные маневры, поэтому я злоупотреблял лобовыми атаками. В жизни, кстати, меня не раз это подводило, исключение составляла моя служба в армии, где как себя поставишь, так и отслужишь. На встречном курсе я врезаюсь в толпу зомбаков и, щедро раздавая пинки и затрещины, стремлюсь преодолеть их порядок. Но с первыми ударами понимаю, что несколько переоценил свои возможности. Они не падают, их не пугают сломанные челюсти и свернутые набок скулы. Я похож на острый нож, попавший в чан с липким желе. Нахожусь в самой середине раскачивающегося маятником клубка, и меня вместе с ним бросает из стороны в сторону. Этот мертвый клубок с живой начинкой в виде меня пробивает двери ближайшей палаты, и там, переворачивая койки с неподвижными оболочками людей, продолжается свалка. Они начинают одолевать. И в отчаянье ко мне приходит мысль: «Уж лучше смерть, чем вечное рабство в наполненном до краев безумием разуме Змеелиса». Окно! На мгновение освободившись от жадных, обжигающих своей холодной слизью рук, я вскакиваю на стол и прямым ударом ноги выбиваю раму окна. Путь к свободе открыт. От прыжка меня удерживает только то, что нахожусь не в своем мире, и кто знает, куда я попаду после самоубийства. А вдруг окажусь среди этих живых трупов, а значит, моим хозяином все равно станет бог-демон. Отступать поздно, меня пытаются ухватить скрюченные пальцы и оскаленные зубы.

Я по подоконнику выбираюсь наружу и по карнизу, так быстро, как это возможно, двигаюсь к следующему окну. Стараюсь не смотреть вниз, голова кружится и без этого. Покойники давлятся в окно всей массой, некоторые соскальзывают и падают. Помимо своей воли смотрю на места их падений. В синем свете луны упавшие копошатся, встают и, хромая, бредут к больничным окнам, бьют стекла и влезают обратно. Через десять минут они будут здесь. Остальные идут за мной. Их изрядно тронутые гниением мозги не слишком умны, иначе они бы просто зашли в соседнюю палату, окружили меня и взяли в плен. Предвидя и такую возможность, я решаю не влезать в следующее на этом этаже окно, а спуститься ниже. Немного разворачиваюсь и присаживаюсь боком на корточки, спускаю ноги, мертвецы уже рядом. Поворачиваюсь и, хватаясь обеими руками за карниз, свешиваюсь сосулькой. Правильно рассчитав время, разжимаю и так соскальзывающие с голого камня пальцы, приземление оказывается удачным. Я одним движением выношу стекла и, обрезаясь их гранями, впрыгиваю через окно. Если бы меня заставили повторить этот трюк еще сто раз, наверняка, в девяноста девяти случаях я бы разбился. Контролируемый страх делает тебя героем, помогает проходить испытания и выживать. Но вот что делать дальше? Карабкаться выше не было никакого смысла. С крыши не сбежишь. Больше ошибки трусливого зайца я не совершу. Пришло время снова посмотреть на моего друга Змеелиса.