Денис Игумнов - Ночная смена [SelfPub, 18+]

Этим октябрьским вечером у Павла за два квартала до его дома, как назло, заглохла машина. Снабжение столицы топливом ухудшилось настолько, что на автозаправках стали заливать в бак откровенную бурду и такие вот остановки были чуть ли не нормой. Плохо то, что случилось это после захода солнца, а в это время даже вояки после первой недели боев предпочитали не соваться в городские кварталы, уж очень большие потери они несли, когда темнота насыщенными чернилами ходячего ужаса заливала улицы мегаполиса. Теперь они уничтожали оживших покойников только днем. Звонить Павел никому не хотел, да и навряд ли кто-либо в это опасное время суток приехал бы к нему, рискуя собственной драгоценной шкурой.

Сейчас по пустым темным переулкам гулял ветер, несущий в себе запахи тлеющего мусора, многие городские фонари не горели, а оставшиеся слабо плевались равнодушным ко всему холодным светом. По черному асфальту дорог и тротуаров шуршали в неизвестность грязные бумажки и сморщенные временем желтые осенние листья. В воздухе незримым дымом висело чувство глубокого одиночества. Плотно зашторенные окна домов сквозь неистребимые щели испускали в холодную безысходность зловещих улиц желтые лучи из квартир, ставших в одночасье похожими на могилы заживо погребенных в них жителей. И сквозь весь этот нереальный ужас Павлу надлежало пробиться к себе домой, где, словно в насмешку над его стараниями, его ждало еще более страшное пробуждение после кошмарного сна наяву, заменившее ему жизнь обыкновенного человека.

Стараясь перебегать от одного освещенного места к другому, Золотов начал осторожно двигаться. В это время ему на память пришли, навеянные депрессивностью происходящего, несколько строчек из песни «Крематорий» одноименной советской рок-группы, на его взгляд, точно описывающих сложившуюся в городе ситуацию:

На этой улице нет фонарей,

Здесь не бывает солнечных дней,

Здесь всегда светит луна.

Земные дороги ведут не в Рим,

Поверь мне, и скажи всем им –

Дороги, все до одной, приводят сюда,

В дом вечного снааа,

В дом вечного снааа –

Крематоооорий…

«Да уж, действительно вся Москва превратилась в этот дом – дом, полный могильных червей», – подумал Павел.

Ему оставалась преодолеть железнодорожный мост и последние триста метров за ним, когда он заметил их качающиеся силуэты. Они жались к стенам домов, туда, где ночные тени ложились наиболее густо. Скользя параллельно с ним, выжидали, надеялись на рожденную страхом ошибку. Перед Павлом, на расстоянии двадцати метров до ближайшего света, лежало небольшим озером мрака темное пространство. По идее, его должны были освещать два фонаря, но их лампы оказались так же безнадежно мертвы, как и его преследователи. Оставаться на прежнем месте тоже не было никакой возможности, слишком близко освещавший его сейчас фонарь стоял к выстроившимся плотным порядком тополям. Их ветви под порывами осеннего ветра отбрасывали причудливые тени, перекрывая собой тот слабый, мигающий ручеек света, который пока защищал Павла. Такое положение было крайне ненадежным и мучительным. Его могли схватить в любой момент, воспользовавшись игрой теней этих предательских деревьев. Поэтому он решился на отчаянный рывок. Павел понесся вперед, опережая звук от подошв своих ботинок, колотящих об асфальт барабанной дробью военного марша. К нему с обеих сторон клином бросились голодные слуги новой чумы. Он слышал, как скрежетали их зубы и скрипели суставы, за три метра до освещенного круга Павел понял: ему не добраться, и тогда, изо всех сил оттолкнувшись правой ногой, прыгнул. По одежде, легко коснувшись, словно даря прощальную ласку, прошелестели чьи-то пальцы, и он ввалился в спасительный круг света. На этом для него ничего не закончилось, он лишь получил временную передышку. В этот момент ему в голову пришли другие слова из песни «Крематория»:

Так не бойся, милая, ляг на снег.

Слепой художник напишет портрет,

Воспоет твои формы поэт,

И станет звездой актер бродячего цирка.

Сегодня ему совсем не хотелось становиться звездой науки, как он этого просто жаждал еще месяц назад. У него осталось лишь одно желание – выжить и увидеть хотя бы еще раз свою Настю, к сожалению, давно уже лежащую на холодном снегу.

Сейчас он стоял на самой середине моста, на той его стороне, которая была хорошо освещена. Левая сторона моста утонула час назад в набежавшей с закатом темноте. Прижимаясь к парапету, он видел скачущих за границей круга мертвецов. Распалившись погоней, они явно пытались проникнуть к нему внутрь, к счастью для него, у них ничего не получалось. Отступив, они разделились, и один их клубок покатился к левой части моста, а второй пополз по каменной насыпи, под мост. Золотова окружали, пока этот маневр еще не оказался завершенным, ему оставалось только продолжить свой бег. Что он, недолго думая, и сделал. Быстро оставив позади себя мост, Павел побежал, держась около стены авиационного завода, потом свернул направо и, преодолев еще пару десятков метров, оказался рядом со своим домом.

Практически добежав до подъезда, он опять подвергся нападению. Из спутанных кустов акации ему наперерез выскочил труп, пораженный крайней степенью разложения. Одежда на нем истлела, а кожа висела мокрыми темными салфетками, обнажая коричневое осклизлое мясо. В глазницах черепа вместо глаз собралась фосфоресцирующая голубым огнем желеобразная слизь. Связки и сухожилия мертвеца, уже мощно атакованные гниением, подвели его, не помогло и нападение из засады. Преодолев это последнее препятствие, более быстрый Павел очутился под спасительным козырьком, ярко залитым светом двухсотваттной лампы. Приложив электронный ключ к специальной выемке, он открыл дверь и зашел внутрь, оставив снаружи своего подвывающего от досады преследователя.

Поднимаясь на лифте, Павел в который раз за эти семнадцать дней, прошедших с момента инцидента, почувствовал, как его внутренности черным клювом бьет неподвластная его воле совесть. Ведь ответственным за весь этот кошмар, творившийся снаружи, как ни крути, являлся только он. Мучимый чувством вины перед своей девушкой, он так никому и не рассказал о произошедшем. Единственный человек, видевший его в морге, погиб. А проверять имена разбежавшихся мертвецов, учитывая, что произошло это событие во второй раз на том же месте, никому и в голову не приходило. На работе все знали (он предусмотрительно предупредил), что живущая с ним девушка заболела (что-то там по женской части). И Настя даже иногда подходила к телефону и отвечала, правда, делала это все реже и реже. Павел Золотов ни в коем случае не хотел лишаться ее даже такой, что неминуемо произошло бы, если бы он заявил о ее смерти. А потом от представления того, что с ней станут делать в институте, ему по-настоящему становилось плохо. Такой великолепный экземпляр, при этом так долго сохранявший в себе человеческие черты, непременно заинтересовал бы его военное руководство. Таких неизбежных в этом случае мук для своей Насти он не хотел.