Денис Игумнов - Ночная смена [SelfPub, 18+]

Открыв дверь квартиры, он оказался в месте, слабо напоминающем обычное человеческое жилище. На кухне горел синий свет, все остальные комнаты охраняла темнота. Разувшись, он сначала зашел туда, где горела синяя лампа, освещая обстановку нездешним светом. Там было пусто. Побродив по дому, он обнаружил Настю в маленькой комнате. Она сидела на самом краешке кресла и раскачивалась, словно испытывая постоянную, безостановочную ноющую боль. Оставаясь на пороге, он тихонько позвал:

– Настя…

Она, заметив его и не поворачиваясь, с заметными задержками, спотыкаясь на каждом слове и делая паузы между ними, длящиеся дольше обычного, произнесла:

– Я больше не могу. В ушах постоянно звучат нечеловеческие крики. Я слышу зов хозяина. Меня разламывает боооль. Уммм, – ее монолог закончился стоном.

– Милая, потерпи, это обязательно пройдет.

Перебивая его, она заорала:

– Смерть – это не насморк, она не пройдет через одну-две недели, – и потом тише, с мукой в голосе добавила: – Как же ты не поймешь, я умерла, и теперь принадлежу им. Я становлюсь опасной для тебя. Не…хо…чу, – последние слова она произнесла по слогам.

Выдержав минутную паузу, в течение которой Паша даже боялся пошевелиться, предчувствуя, что за ней сейчас последует, она очень тихо, почти шепотом продолжила:

– Избавь меня от мук. Убей.

Услышав эту подсознательно ожидаемую им просьбу, он прислонился к стене и, закрыв глаза, подумал: «Да, это единственный выход», только до этого момента боялся сам себе признаться в этом. Приняв такую простую и такую ранящую душу истину, Золотов отлепил себя от стены и пошел на кухню. Там, встав на табуретку, открыл дверцу антресоли и вытащил оттуда дерматиновый портфель, доверху набитый различными инструментами. Покопавшись в нем, отыскал самодельный свинокол, он был сделан из толстого стального штыря, заостренного с одной стороны, и имел круглую трехсантиметровую в диаметре гарду с противоположного конца, его ручка представляла собой кусок арматуры. Крепко удерживая его за рукоятку, обмотанную синей изолентой, Павел вернулся в комнату. Настя все поняла и спокойно позволила отвести себя до постели. Она легла, широко распахнув глаза и раскинув руки, стала ждать. Павел приставил к левой части ее груди свинокол и, обхватив его ладонями, сильно надавил. Почти не испытывая сопротивления, стальной штырь прошел меж ребер и проткнул сердце. Настя задергалась, но умирать явно не собиралась. Из глаз неудачника полились слезы жалости. Приняв твердое решение, он намеревался и дальше неукоснительно придерживаться его. Вытащив свинокол, левой рукой он повернул голову девушки набок, прижав ее щекой к колючему одеялу, размахнулся свиноколом и нанес им удар в беззащитный женский висок. Раздался характерный для пробиваемой кости звук, штырь прошел сквозь мозг, проткнув противоположную сторону черепа, вонзился в диван. Там он застрял, пригвоздив ее, будто насекомое булавкой коллекционера-любителя. Настя открыла рот, и из него наружу поползла густая черная пена. Павел вытащил штырь, и его бывшая девушка съехала на пол. Там она стала ползать, хватать его за брюки и, захлебываясь желчью, смешанной с кровью, продолжала просить:

– Убей меня, убей. Скорее. Я вижу только кровь. И мне очень хочется… хочется попробовать человеческий мозг, – почти не разжимая зубов, скрипучим голосом, изменившимся практически до неузнаваемости, завизжала Настя.

Довести дело до конца здесь, в их доме, он бы уже не смог. Приняв решение, мягко оттолкнул ее, взяв себя в руки, снова отправился на кухню. Оттуда раздались стуки и шуршание целлофана. Он вновь появился в комнате уже с висевшей на плече большой спортивной сумкой, на которой была нанесена эмблема в виде ловкой гибкой кошки. Помог Насте подняться на ноги, в прихожей укутал ее в длинное зимнее шерстяное пальто, напоминающее своим цветом речной песок, захватил с собой ее сумочку и вывел из квартиры.

От подъезда они быстро, насколько позволяло ее состояние, пошли к стоянке. По пути на них никто не напал. Может быть, им повезло, а возможно, бродящие во тьме мертвецы уже стали принимать Настю за свою и решили не лишать ее теперь заслуженной добычи. Стоянку более чем ярко освещали прожектора, и находившимся на ее территории бояться было нечего. Машину Насти, маленькую зеленую «Мазду 2», отыскали почти сразу. Усадив ее на пассажирское сидение, Золотов завел автомобиль и вывел его на дорогу. Он повез Настю на противоположный конец города.

Дороги, ожидаемо, оказались свободны, и до выбранного им спального района они доехали всего за двадцать минут. Определив подходящий дом, отличавшийся от окружавших его пятиэтажек разве что наличием распахнутой настежь двери, ведущей в залитый ярким желтым светом подъезд, он вытащил из автомобиля переставшую к тому времени говорить, а только скалящую зубы и громко хрипящую оболочку человека и поволок ее внутрь. Нанесенные орудием животной смерти раны сделали свое дело, деградация пошла значительно быстрее. Добравшись до площадки между вторым и третьим этажом, они остановились. Бывшая Настя забилась в угол и там продолжила по-старушечьи ныть. Золотов достал из сумки топор. Подойдя к ней, торопливо, чтобы, не дай бог, не передумать, нервно замахнувшись, нанес удар. Целил он в шею, а попал в челюсть. Хорошо отточенное лезвие глубоко вошло в лицо и застряло, инерцией удара отбросив ее в положение лежа. Уперевшись ботинком в голову, Павел смог со второй попытки выдернуть топор. Стараясь не думать, как только топор освободился, он нанес следующий удар и в этот раз не достиг своей цели. В самый последний момент покойница вытянула по направлению движения руку, и его лезвие врубилось между указательным и средним пальцем, вертикально разрезав ладонь до самого предплечья на две неравных половинки. В голове у Павла раздался хлопок – в его сознании что-то влажно лопнуло. Прорвавшаяся в его душу истерика за доли секунды наполнила тухлой водой беспамятства разум. И оказавшись в состоянии аффекта, он, не целясь, от плеча, стал наносить массу беспорядочных ударов. К тому моменту, когда Павел не мог больше удерживать топор в руках, страшная работа оказалась закончена. Перед ним лежала куча изрубленных человеческих останков: перерубленное пополам туловище, ноги и руки, расчлененные ударами на несколько частей, отрубленная и разбитая в жуткие ошметки голова – все это продолжало подрагивать и шевелиться, но осознающая свое существование жизнь ушла из них навсегда. Отдышавшись, Павел вынул из сумки несколько пакетов для мусора, положил в них нарубленное мясо и в три приема вынес его на улицу. Пакеты аккуратно сложил около стоящего рядом с подъездом городского фонаря. Постоял, посмотрел на дело своих рук, прошептал молитву и уехал. Быть пойманным он совершенно не боялся. Во-первых, до валявшихся в городе многочисленных трупов никому, кроме патрулей РХБЗ, не было никакого дела, да и они разбираться не стали бы, а просто отвезли бы останки на пункт окончательного уничтожения, где благополучно сожгли бы их. А во-вторых, ему теперь было на все наплевать. Даже не заезжая к себе, в теперь уже навеки осиротевший пустой дом, заполненный вечным холодом одиночества и преступления, он поехал на работу и рассвет встречал на проходной подземного бункера засекреченного института.