Дмитрий Манасыпов - Злые ветры Запада [litres]

Дуайт не закричал за Морриса. Дуайт сжал зубы и низко, понимая всю бесполезность любого своего действия, завыл. Так, как воют голодные злые койоты на окраинах городков и фортов. Звук ударил внутрь огромной машины, равнодушно смотрящей яркими глазами-фонарями на друга Дуайта и Хавьера, гибнущего в огромном огненном цветке, распустившемся на месте броневика.

На Морриса, вместе с «Кугуаром» вспыхнувшего факелом. На Морриса, темнеющего провалом дико раскрытого рта. На Морриса, сгорающего за крохотные мгновения в адском пламени разорвавшегося боезапаса их броневика и его же топлива. На Морриса, погибшего после алой вспышки хренова вампума, чертовой палки, украшенной чьим-то черепом. На Морриса, прикрывшего их отход и подарившего им всем жизни. На Морриса, в последнюю секунду его жизни смотрящего на темную громаду «Ориона», что не успел.

– Гони! – закричал Марк, глядя на рыскнувший в сторону нос «Ориона». – Гони на выезд! Мойра!

Ночь заглянула внутрь ангара через разъезжавшиеся плиты выезда. Ночь смотрела черными глазами с блеском зрачков-звезд и прорезавшейся луны. «Орион» летел туда, в ночь, отрываясь от накатывающей стаи детей Козлоногого и оставляя позади себя прах и обгоревшие остовы двух друзей. Живого и металлического.

– Мойра! – Марк метнулся к кабине, но не успел.

Дуайт успел заметить ее юркий силуэт, мелькнувший внизу. Он понял, куда и зачем убежала Гончая. Ведьму, отброшенную взрывной волной, проглядели и он, и Хавьер. Ей, наверное, не повезло. Хави точно переехал бы ее, оставив только мягко хлюпающий мешок с переломанными костями. А сейчас… если Мойра притащит ее сюда, то ведьме не повезло. Совсем не повезло.

– Глупая девчонка! – Командор открыл бортовой люк, высунулся наружу. – Дуайт, прикрой меня с этого края!

Сильно прикрывать не пришлось. «Минитмен», закрепленный Марком в амбразуре, успел выпустить несколько очередей, когда командор затащил внутрь Мойру и ее ношу. «Орион» загудел, набирая ход и вывозя их из ангара, обернувшегося склепом. Шипя и рассекая немедленно хлынувший внутрь песок, машина вырвалась наружу. В черноту, прорезанную мириадами холодных алмазов звезд. Двигатель ровно урчал, толкая «Орион» вперед.

Когда Мойра, проворно помогавшая командору стреножить начавшую приходить в себя ведьму, что-то сделала… Дуайт не заметил. Но не заметить последствия ее щелчков у панели в кабине не вышло. Вспышка, родившаяся внутри чертова ангара хренова бункера КША, вырвалась наружу широким ало-рыжим всплеском. Волна пламени метнулась вверх и в стороны на добрую сотню фунтов. Тяжелый гул и грохот прошли даже через металл и резину «Ориона», ударили низким рокотом. Чуть позже донесся вздох умирающих бетона и арматуры, лопающихся, трескающихся и оседающих вместе с тоннами песка и земли.

Последний домашний приют, спрятанный Церковью, превратился в то, чем должен был стать еще в самом начале Бойни. В огромный склеп.

– Осторожнее, Хави…

Хавьер кивнул. Дюны росли, как Скалистые горы, одна выше другой. Дюны, появившиеся после Бойни. «Орион» потрескивал, переваливаясь через особенно большие. Но, пусть и зарываясь по середину огромных покрышек, уверенно шел вперед. Разбрасывал песок в стороны, поднимая горячие желто-серо-коричневые раскаленные волны. Золотистые жесткие горячие снежинки разлетались, шурша, падали, стекались ручейками в безбрежный пустынный океан.

Чертов безграничный океан Мохаве. Места, где надежда умрет раньше тела, а глаза, ждущие спасения за горизонтом, лопнут прежде удара черного клюва падальщика, добравшегося до вот-вот вроде живого человека. Территории, где люди – лишь мимолетно обтачиваемые песком камни, что все равно сгинут под его тяжелым смертельным одеялом. От людей останутся остовы домов и скелеты машин, а Мохаве будет здесь. Прокаленная. Вечная. Смертоносная. Пустыня, видевшая рассвет и закат человечества.

Огромный «Орион» катился по ней шариком жука-навозника. С гребня на гребень, уходя все глубже и глубже. Двигатель работал как хорошие часы, надежно спрятанный в полностью закрытом корпусе. Кроме него, еле слышно ворчащего, и редких скрипов амортизаторов, в машине стояла полнейшая тишина.

Молчал Хавьер, смотрящий только вперед. Молчал Дуайт, сидя в башне за орудиями. Молчал мрачный почерневший Марк. Молчала, косясь на Хавьера, Изабель. Мойра молчала деловито, уткнув ствол в живот ведьмы. Ведьма тоже молчала, стараясь лишний раз не задевать кожаный намордник с удилами из серебра. Зубы она явно берегла. Оставшиеся после удара Дуайта.

Тишина плескалась черной мутью отчаяния и невозможности ничего исправить. Как и всегда в присутствии старухи с косой. Костлявая, много лет ходившая рядом с экипажем, вдоволь порадовалась новой игрушке. Чертова дерьмовая старая тварь дождалась своего часа. И, как всегда, ровно в то время, когда никто не ждал.

Сколько они проехали, прошли, проползли вместе? Сожгли патронов? Скурили дерьмового табака и выхлестали совсем дерьмового бурбона? Сколько литров крови смешались с литрами воды, вдоволь напоивших песок и скалистую почву? Сколько?

Сок винограда есть кровь Господня. А что есть кровь «пустынного брата»? Что текло в его жилах, кроме красного? Дуайт знал ответ. И ответ ему нравился так же мало, как сегодняшняя ночь.

Злость, жалость, тоска и ожидание. То самое, закончившееся в бункере-ангаре под «Юнайтед Ойл». Ожидание искупления грехов, оставленных в Орлеане. За смерть тех, кого любил сам Моррис и кто любил его. Любил так сильно, что больше никто и никогда не смог привязать к себе беловолосого подонка, ненавидящего цветных и любившего шлюх.

Что есть дружба? Дуайт не думал об этом. Он просто жил и понимал: рядом есть Моррис. Худой, злой, заросший светлой щетиной чертов сукин сын. Всегда недовольный, надежный и умеющий рассмеяться даже в полной заднице. Умевший сбить из револьвера черепаховый гребень с волос мексиканки-поденщицы и за один присест опустошить запас виски в баре любого городка. Ненавидевший бобы и жадно поедающий буррито с ними же. Хренов неунывающий Моррис.

И теперь его нет. Навсегда.

Мир праху его. Ведь больше ничего и не осталось. Только горстка пепла в ангаре.

Дорога и ожидание схватки всегда помогут. Выгонят из головы ненужное, подарят шанс выжить. Думая о прошлом, по дороге боли и потерь придешь только к одному. К собственному куску вытертого временем тела, долбаной жизни или самой грешной души. Хочется ли расстаться с чем-то из этого? Вряд ли. Любому паршивцу хочется другого. Прожить до ста лет. Болеть простудой или расстройством желудка, не более. И умереть после векового юбилея в здравии и окружении потомков, грустных, рыдающих и благодарных. Ну, или с женщиной сверху. Тут кому как.