Дмитрий Силлов - Закон Припяти [litres]

И я воспользовался этим моментом. Выдернул руки из когтистых лап мутанта, и со всей дури вогнал большие пальцы в его вылупленные глаза.

Это у человека довольно непросто глаз выдавить – палец соскальзывает с относительно небольшого влажного глазного яблока, и проваливается внутрь глазницы. Об этом тоже позаботилась матушка-природа, создавая человека разумного. А вот мутанта, снабдив его и силой, и скоростью, и потрясающими телепатическими способностями – в этом отношении обошла.

Глаза твари плотно сидели в черепе, не имеющем ярко выраженной глазницы. Потому и лопнули они одновременно, когда я проткнул их своими местами обломанными ногтями. Острая боль толкнулась в суставы фаланг – когда выбиваешь глаза пальцами, это всегда очень больно. И врагу, и тебе. Но ему – больнее. Поэтому сейчас мутант, забыв о еде, катался по полу, схватившись за морду, и кричал – жутко, оглушающе, с надрывом…

Видимо, этот вопль, выдирающий душу из груди, не понравился не только мне. Внезапно мое раненое предплечье ожгло словно током – и из моей руки прямо в раззявленную пасть мутанта ударила черная молния.

Вой мута сменился хрипом. Он замер от неожиданности и новой боли, даже лапы от морды отнял в растерянности… И в следующее мгновение из его кровоточащих глазниц словно фарш из мясорубки полезли перемолотые в кашу мозги.

Мутант постоял еще немного – и рухнул, глухо воткнувшись мордой в пол. Но за секунду до этого его правая глазница взорвалась красно-белыми брызгами, после чего мое и без того многострадальное предплечье вновь пронзила острая боль. Это вернулась на стартовую площадку пиявка Газира – похожая на тощую черную змею тварь из другой вселенной, решившая, что теперь ей будет удобно жить у меня в руке под кожей. Видимо, удар мутанта ее разбудил, ей это не понравилось, и она решила проблему в своей обычной неаппетитной манере. В пекарне было темновато, но я был уверен, что сейчас на меня, высунувшись из раны на предплечье, умильно смотрит окровавленная мордочка пиявки, похожая на интернетовский смайлик. Похвалы ждет, как любая домашняя зверюшка, проявившая инициативу.

– Молодец, – проворчал я, подбирая с пола свою «Бритву». – Лучше поздно, чем никогда. Если в следующий раз решишь помочь, то просыпайся пораньше.

И тут я увидел свет!

Тот самый, лазурный, что сиял несколько минут назад, пробиваясь сквозь щели старой печи!

Он еще только разгорался, но не надо было быть гением, дабы понять, что сейчас произойдет!

Я бросился к печи возможно даже быстрее, чем только что бежал к окну пекарни – благо бежать было недалеко. Благо нехилая куча мусора и дерьма, препятствующая нормальному подходу к цели, оказалась слежавшейся от времени и твердой, словно камень. Взлетел я по ней – и ударил с разбегу, рассекая «Бритвой» этажерку металлических шкафов, потому что некогда было мне выдвигать их по очереди и выяснять, из какого именно бьет этот ослепительный свет.

Мой нож, умеющий резать абсолютно всё, включая пространство между мирами, справился на «отлично». Удар, еще удар, еще один, грохот листов ржавого железа, падающего на пол – и я увидел!

На дне одного из шкафов, изуродованного моей «Бритвой», сияло маленькое солнце, испуская лучи цвета самого чистого в мире неба. Лучей было несколько, и с каждым мгновением они набирали силу, становились все более яркими, готовыми вытолкнуть из недр своего небольшого светила мощную волну энергии. Я прям всем телом ощутил вибрацию, исходящую от странного предмета, и краем глаза увидел, как плывут, словно в тумане, стены старой пекарни, и как мои руки становятся зыбкими, нечеткими, словно вылепленными из грязно-желтого тумана.

Первым моим порывом было ударить «Бритвой» по этой светящейся штуке, благодаря которой у меня на теле прибавилось ран, и морда горит, словно мне в нее кислотой плеснули.

Но внезапно в моей голове промелькнула мысль…

Энергия! То, чего не хватает моим часам для того, чтобы воссоздать бронекостюм, спроектированный Хароном.

И я рискнул.

Вместо того, чтобы рассечь своим ножом светящуюся штуковину, я просто сунул свою левую руку в эти лучи, мгновенно пронзившие предплечье жутким, нереальным холодом.

Я не выдержал, и заорал. Заорешь, когда твою конечность ломит от холода так, что кажется сейчас от малейшего движения кости звякнут и рассыплются, словно хилые весенние сосульки…

Но руку я не отдернул. Потому, что знал – если отдернуть, то это конец. И мне, и Насте, и еще многим людям и существам, которым не посчастливится прийти сюда, на эту поляну…

Прошла секунда, другая… А может и больше. Когда терпишь такую боль, твое личное время ведет себя непредсказуемо – может как сжиматься, так и растягиваться до бесконечности. Мой неистовый ор сорвался на хрип… и тут боль отпустила. Будто ее и не было никогда. Лучи иссякли, стали блеклыми, словно били они из маленьких практически разряженных фонариков. А на моих часах, там, где положено быть цифре «12», загорелся крохотный зеленый огонек, которого раньше точно не было. Понятно. Зарядились под самую завязку. Надо же, и тут меня сталкерская чуйка не подвела!

А на изуродованной полке лежал старый советский будильник. Самый обыкновенный, с полустертой надписью «SLAVA» на циферблате и красной кнопкой сверху, отключающей звонок.

Я протянул руку, взял с полки странный будильник, перевернул. Ну да, все как в моем детстве, похожий был и у Евсея Минаича. Я подцепил ногтем крышку, и она, щелкнув, выскочила из пазов…

Ишь ты! А это уже не как в дедовских часах!

В самом центре механизма, там, где, если мне память не изменяет, вроде как положено быть большому зубчатому колесику, был вделан артефакт величиной с ноготь большого пальца, цветом похожий на осколок Монумента. Такая же пронзительная лазурь, только мерцающая в постоянном, размеренном ритме.

Мне показалось даже, что артефакт слегка пульсирует, будто и вправду он был сердцем этого странного прибора.

Внезапно в помещении стало чуть темнее. Я рефлекторно схватился было за «Бритву», но тут же отпустил рукоять ножа.

В дверном проеме стояла Настя, держа пулемет на изготовку. Даже отсюда было видно, что камуфляж на ее бедре выше колена разорван, и из раны сочится белесая жидкость, похожая на растопленный воск. Понятно, почему она так долго не приходила на выручку. Не иначе, осколок гранаты по ноге хлестанул. Хотя, как долго? Не думаю, что с того момента, как я влетел в окно пекарни, прошло больше двух минут.

– Живой, – выдохнула Настя. – А я уж думала, что тебя эта тварь доедает.

– Подавится, – хмыкнул я – и чуть не застонал от боли в губах и щеке. Похоже, слюни с бороды мутанта основательно разъели мне кожу на лице. И, возможно, продолжают разъедать. Как бы вообще без морды не остаться при таких раскладах.