Валерий Большаков - Багатур

Князь отъезжал на любимом своём белом коне. Он был в кольчуге и в шлеме, с новгородской распашной шубой на плечах. Длинные рукава её болтались на ходу, хотя вшиты они были больше для красоты — шубу носили внакидку. Задумчив был Ярослав Всеволодович, рассеян и мрачен.

Киевляне высыпали на улицы, провожали князя хмурыми взглядами, воздыхали да плакали — не потому, что жаль им было расставаться с Ярославом Всеволодовичем. Просто понимали люди, что грядёт новая власть — всенепременно князь галицко-черниговский заявится. И опять им терпеть поношения да поборы, а всех разве накормишь? Известное дело: утробы княжьи — ненасытны.

— Только устроишься, и на тебе, — брюзжал Пончик, часто оборачиваясь, словно силясь запомнить городские пейзажи Киева.

— А что изменилось? — возразил Олег, оседлавший савраску. — Ты как был этим… лейб-медиком, так ты им и остался. Состоишь при особе великого князя. Чего тебе ещё?

— Да неохота мне переться чёрт-те куда! Опять есть из общего котла, спать, где положат, и не помыться, не побриться! Угу…

— Ты же в курсе, куда мы едем, — утишил голос Сухов.

— Да в курсе я… — буркнул Пончик. — Угу… До сих пор не могу поверить, что великий князь так под великим ханом прогнулся…

— Ярослав — подлый, хитрый, коварный, беспринципный тип, то бишь настоящий политик. Прогнулся… А что ему оставалось? Сам не прогнёшься, так тебя силком в три погибели скрючат!

— Ох, не знаю…

— Узнаем.

От войска Ярослава Всеволодовича осталось едва ли тыща народу — новики Олеговы, переяславцы да дружинники Акуша. Новгородцев князь тоже отправил по домам, не забыв наградить за службу. Правда, Акуш обещал призвать половцев своего дядьки, солтана Китанопы, но тех ещё уговорить надо было — степняки тоже не испытывали особой любви к перемене мест накануне зимы.

Воинство переправилось через Днепр и выступило в дальний поход.

Ярослав Всеволодович вёл своих людей не прямо на север, а склоняясь к востоку, так, чтобы пройти землями Черниговского княжества. Ведь ясно же, что Михаил обязательно займёт Киев! Так хоть нагадить напоследок государю галицко-черниговскому!

Уневеж, Всеволож, Блестовит, Хоробор, Болдыж, Кромы — всем досталось. Сам Чернигов войско обошло, а вот с городишек малых и окупы взимали, и брали всё, что нравилось, — отборное зерно на корм лошадям, «мясо, млеко, яйки».

— Это что… — вспоминал Акуш, жмурясь от приятных воспоминаний. — Вот лет шесть тому порезвились мы так порезвились — с размахом! Тогда Ярослав Всеволодович собрал полки со всех волостей своих, в набег пошёл на Михаила Всеволодовича. Серенск мы тогда пожгли, весь север Черниговщины опустошили! Да-а… Они тогда вместе с Даниилом Романовичем взялись князя черниговского извести. Да, союзниками были Ярослав наш с Данилой. У них же жёны — сёстры родные, обе — дочери Мстислава Удатного. То ещё бабьё… Змеищи! Паскудные — страсть!

— Вот и сбегают от них мужья, — усмехнулся Олег. — Отдыхают, воюя.

Акуш расхохотался, а Сухов с любопытством присматривался к этому половцу, что сумел узду накинуть на княжьих дворян. Летом окольничий не вредил ему никак, а по осени помирился даже. Особой приязни к бывшему вражине Олег не испытывал, дружбы с ним тоже не водил, но приятельствовал — чего зря-то беса тешить?

Ранним утром войско вышло к Оке, и Акуш напомнил князю о своём обещании призвать бойцов Китанопы. Ярослав Всеволодович кивнул и обратился к Олегу:

— Бери, Романыч, своих и дуй за Акушем. Сколько выделит Китанопа сотен, столько и приведёшь. Под твоей рукой будут, вот и поглядишь, чего товар стоит. Будем вас в Дебрянске ждать. Ступайте!

— Слушаю, княже, — поклонился Сухов.

Не мешкая, он окружил себя полусотней Олфоромея и припустил за окольничим — тот взял с собой Сатмаза да сотню половцев в полном боевом облачении. Сам Акуш щеголял в кожухе, в тёплых шароварах с лампасами и в бесформенной меховой шапке со свисавшими на спину лисьими хвостами.

— Я с тобой! — послышался заполошный крик Пончика, и «лейб-медик» догнал Олега, вызывая добродушные смешки ополченцев. — Что я один-то делать буду? Угу…

— А кому ж о здоровье княжьем печься?

— Да чего о нём печься? Здоровый же бычара, ни одна зараза его не берёт! Угу…

— Ладно, поехали.

И они поехали. Налегке, без обоза и долгих остановок, кони домчали «призывную комиссию» до реки Воронеж на второй день.

— Дядька стоит под Чёрным лесом, — махнул Акуш плетью, указывая направление. — Это рядом совсем, обедать будем уже в становище!

Лес действительно был тёмен и непрогляден. Окружённые со всех сторон степью, деревья будто сплотились, теснясь и сплетаясь ветвями. Тут, рядом с понятной ему чащей, Олегу стало спокойней — это в степи спрятаться негде, а лес укроет, не выдаст.

— Пришли, — сказал окольничий. Вложил два пальца в рот и пронзительно свистнул.

И тут же из леса повалили всадники на конях степной породы, но не половцы — на всех долгополые бараньи шубы мехом вверх и шаровары из конской кожи шерстью внутрь, на головах остроконечные собачьи малахаи с наушниками и назатыльниками, и ноги в тепле — в сапогах-гутулах, выстланных войлоком.

Акуш тотчас же выхватил из-за пазухи круглую золотую пластинку, блеснувшую тремя рубинами, и воздел над собой. Конники почтительно объехали его и ринулись на полусотню Олега. Они мчались, крича: «Кху-кху-кху-кху!» — и налетели, сверкая надраенными доспехами, блистая начищенными саблями.

«Подстава!» — мелькнуло у Сухова. Он почувствовал бешеную, жестокую ярость, рвущуюся из него, и выхватил меч. Никогда прежде он не бросался в бой, испытывая только ненависть. Всегда и страх был, и опаска. А сейчас он не боялся. Совсем. Одна палящая злоба клокотала в душе, рождая лишь одно желание — убивать. И Олег убивал.

Ближнему из всадников, затянутому в грязную шубейку, он отсек руку, державшую саблю, а после вспорол живот. Кочевник выпучил раскосые глаза, и Сухов сбросил его с седла — корчиться и умирать в заиндевевшей траве. Развернулся, чтобы отбить саблю, ударившую справа. Противник его на чалом коне заверещал, скаля жёлтые зубы, и, прикрываясь щитом, плетённым из лозы, махал и махал своим клинком, да с оттягом, рубил и рубил. Неожиданно Олег раскроил круп чалому — конь вздыбился от боли, а всадник открылся. И тут же рухнул на мёрзлую землю, обливаясь кровью из подрубленной шеи.

Затравленно оглянувшись, Сухов увидел сотни воинов, съезжавшихся отовсюду, чтобы поспеть к зрелищу, визжавших, вывших на все голоса, улюлюкавших, круживших вокруг да около, натягивавших тетивы убойных степных луков. Ополченцы его гибли десятками — гудевшие стрелы пробивали тела навылет, пуская кровавые фонтанчики. Один Олфоромей ещё держался, крутясь вьюном, отбиваясь и огрызаясь.